Париж – практически каждый старинный храм стоит на руинах еще более древней церкви. Сюлли заказал строительство нового собора – Нотр-Дам, – в готическом стиле, на котором тогда все буквально помешались. И так случилось, что на два последующих столетия центр Парижа превратился в гигантскую религиозную стройку.

Этот масштабный проект был не единственным символом того, что Париж встает с колен. Несмотря на кровопролитные гражданские войны, спровоцированные les Anglais[99], которые парижане помогли остановить, направив своих священников на судебный процесс по обвинению малолетней бунтовщицы Жанны д’Арк[100], Париж постепенно утверждал себя в роли столицы богатой и стабильной нации, центра власти в Европе. Он начинал приобретать и лоск, превращаясь в современную туристическую Мекку.

Подтверждение этого нового двойного статуса можно найти в одном из самых красивых залов музея Карнавале, посвященном эпохе Ренессанса. Здесь идеально подобрана демократическая смесь экспонатов: рядом с портретом угрюмой королевы Марии Шотландской (которая выросла в Париже и стала несчастной девочкой, пусть и королевой Франции, выйдя замуж за немощного короля Франциска II) разгульная сцена с пьяным кавалером, лапающим даму на фоне Нотр-Дам и пейзажа старого города. Эта картина в духе Брейгеля очень похожа на тантамареску[101]. Выходит, силуэт Нотр-Дам был уже достаточно популярен, раз на его фоне с удовольствием позировали хвастливые гуляки. Да и холостяцкие пирушки, судя по всему, тоже не вчера родились.

Залы XVI века весьма недвусмысленно намекают на то, как парижане превращали свой цветущий город в кровавую баню. Здесь можно увидеть портрет злобной Екатерины Медичи, матери трех королей Франции и признанной подстрекательницы массовой резни в Варфоломеевскую ночь 1572 года, когда всего за сутки были убиты 15 тысяч протестантов. На портрете глаза Екатерины такие же темные, как ее вдовьи одежды, лицо каменное, словно высечено из мрамора, а не написано красками, – одного ее взгляда достаточно, чтобы обратить любого в католичество.

Что и произошло с ее зятем, королем Генрихом IV, который был так напуган резней, что отказался от своей протестантской веры. В музее он увековечен самым странным образом – узкий коридор уставлен фрагментами массивной статуи Генриха, которая когда-то находилась на Новом мосту. Ее разнесла на куски революционная толпа в 1792 году, но музею Карнавале как-то удалось заполучить гигантский сапог, руку, кисть и ампутированную конскую конечность.

И все же наибольшее впечатление производит Революционная секция музея, поскольку эти беспокойные годы представлены с точки зрения обычного парижского гражданина того времени. Очевидно, что полотна, которыми размахивали на митингах и демонстрациях, – самодельные, поскольку на одном из них с ошибкой написано ключевое слово революции: libeté вместо liberté[102]. Впрочем, одним из лозунгов революции как раз и было «Образование для всех».

Здесь же можно увидеть галерею портретов государственных деятелей в революционной форме. Вероятно, это требование времени – позировать именно в такой одежде, в доказательство своих патриотических устремлений. Бросается в глаза, что большинство портретов написано очень примитивно. Такое впечатление, что персонажи были слишком бедны, чтобы заплатить приличному художнику, а может, все хорошие портретисты упорхнули из страны вместе со своими лучшими клиентами-aristos[103].

Политические события вдохновили умельцев на создание революционных сувениров. В музее выставлены чернильница с броским лозунгом Unite et indivisibilité de la République[104], тарелка с изображением le patriote satisfait (сытого патриота) и – вот уж чудеса! – затейливые модельки гильотины из слоновой кости. Впрочем, самый забавный экспонат – часы, показывающие «революционное» время. В масштабах революционного времени день состоял из десяти часов, а часы из ста минут по сто секунд. Удивительно, что идея не прижилась, – с каждым революционным часом, составляющим эквивалент наших 2,4 часа, легендарный парижский двухчасовой перерыв на обед мог бы длиться по 4,8 часа. Определенно, революцию стоило устраивать хотя бы из-за этого.

Предметы, увековечивающие конец монархии, в высшей степени «земные». Это воссозданная камера Людовика XVI в тюрьме Тампль, с мебелью, которую сочувствующие граждане растащили после его смерти, а позднее пожертвовали музею. У короля вполне приличная кровать, книжный шкаф и даже миниатюрный бильярдный стол – возможно, предназначенный для его сына Луи-Шарля, который умер в тюрьме десятилетним, после трех лет заточения.

Здесь есть даже список вещей, которые Людовик XVI передал в тюремную прачечную. За две недели он отдал в стирку семнадцать рубашек, восемь пар носков, две пары caleçons (подштанников или кальсон), семь предметов нижнего белья и три простыни. Вроде бы все довольно скромно, если только забыть о том, что для многих заключенных единственным свежим предметом одежды был шарф, который им выдавали для стягивания волос в хвост, чтобы они не мешали свободному ходу ножа гильотины.

Париж ищет себе проблемы на голову (и не только)

Сразу после революции Париж скакнул в период удовольствий и жестокости, причем зачастую они выступали в паре.

Конечно, самым известным примером архитектурного мазохизма стало разрушение Бастилии, хотя это и был акт очищения, поскольку знаменитая тюрьма оставалась символом аристократического гнета. Правда, как я уже упоминал, в июле 1789 года тюрьма была практически пуста, а до этого многие из заключенных мотали срок лишь за то, что причинили неудобства aristos.

Еще более сомнительным выглядит уничтожение древних зданий только по причине их близости к религии. Целая серия полотен в коллекции Карнавале представляет торжествующих революционеров, растаскивающих по камням парижские церкви. Нотр-Дам устоял (если не считать обезглавленных статуй) лишь потому, что показал себя полезным в качестве продовольственного склада и новые парижане-атеисты приняли его как церковь, преданную богу Разума.

Единственным зданием, которое постреволюционные художники сочли достойным внимания, оказалась часовня Покаяния (Chapelle Expiatoire). Маленький изящный набросок маслом из коллекции музея изображает красиво одетых парижан, которые стоят на коленях перед статуей очень сексапильной Марии-Антуанетты в неглиже. Художник явно был ее фанатом.

Часовня Покаяния была построена в 1815 году, и видеть бывшую антигероиню королевских кровей, воспетую на холсте вскоре после того, как были обезглавлены и она сама, и ее режим, кажется странным. Но именно в 1815 году, после того как рассеялись чары самопровозглашенного императора Наполеона Бонапарта, короли вернулись, и Людовик XVIII заказал строительство часовни как мавзолея для своего брата Людовика XVI и невестки Марии-Антуанетты – на том самом месте, где были погребены их тела после казни.

Поразительно, но здание часовни пережило беспокойный XIX век без единой царапины, и сегодня часовня открыта для посещения. Это очень тихое и спокойное место, несмотря на близкое соседство с бульваром Османа (Boulevard Haussmann). В садах на подходе к этому мавзолею в стиле греческого храма тянутся два ряда могил, которые всегда пустовали. Они символизируют королевских телохранителей, швейцарскую стражу; около 600 из них были зверски убиты