и вышла на балкон. Весь горизонт заволокло дымом. Был это странный дым – белый как молоко, совсем не такой, как дым от костра или от завода. У меня заслезились глаза. В отдалении слышались громкие хлопки. По небу, громко крича, пролетела стая ворон. На душе стало тревожно, хотелось выйти посмотреть, что происходит. Учиться совсем не получалось.

Тетя пришла домой поздно. Она была очень бледная, испуганная. Это взволновало меня еще сильнее. От моих вопросов она уходила, сказала, что на работе просто был тяжелый день. Но я сказала, что видела дым и слышала выстрелы на улице. Тетя вздохнула и сказала, что сегодня была демонстрация в честь «Солидарности». Людей с помощью дубинок и дымовых гранат разогнали зомовцы. «Но не волнуйся, дядя не пострадал», – уверяла меня она. «Он задержался у друзей, скоро должен вернуться». Но в тот день он не вернулся. Утром следующего дня его тоже не было. А в полдень к нам постучался полицейский. Он сказал моей тете, что она должна пойти с ним. Юстына приняла его слова смиренно. Спросила, что будет со мной. Полицейский только пожал плечами и сказал равнодушно: «Наверно, приют». Они хотели увести и меня, однако тетя вдруг стала упираться и кричать. Тогда ворвалась группа больших сильных людей в серых куртках. Они схватили тетю и заломали ей руки за спину. Я кричала и плакала, но это было совершенно бесполезно. Тогда подбежала к полицейскому, ударила его кулачками в грудь, от страха и слез голос был как не мой: «Куда вы ведете тетю Юстыну?!»

Вдруг на пороге появился пан Владислав. Я испугалась, что полиция сейчас схватит и его, но в то же время исполнилась надежды – вдруг он сможет что-то сделать? Пан Владислав, по обычаю, приветливо улыбнулся, а потом сказал полицианту, чтобы он меня отпустил. К моему удивлению, он так и сделал. Полиция увела тетю, и мы остались вдвоем. Владислав присел рядом со мной, лицо его стало серьезным, и он спросил: «Ты ведь знаешь, что твои дядя и тетя – преступники?». Я не понимала, что происходит. А он сказал: «Пойдем, я тебе все покажу».

Мы пошли в автомастерскую дяди. Следы разгрома были видны по всему городу. Перекресток улиц Коперника и Одродзеня был загорожен бетонными плитами. Возле стен лежали разбитые кирпичи, перевернутые мусорные баки, осколки стекол витрин. На тротуарах – пустые оболочки от дымовых гранат. На вывесках магазинов возле площади Свободы – дыры от пуль. В окне лавки, из которой улыбчивая пани как ни в чем ни бывало продавала в тот день фрукты и овощи, была большая дыра.

В некоторых местах люди поставили в землю самодельные кресты с изображением Богоматери, зажгли свечи и принесли цветы. Вокруг них полукругом стояло собрание людей. Их губы беззвучно шевелились в молитве, глаза недвижно прикованы к образу на кресте. Боже мой, да неужели здесь взаправду погибли люди? Я подошла к одному из таких поминальных мест. В окружении камней, под основанием креста лежала каменная плита с надписью «Погибли от рук преступной власти». Убиты… И впрямь убиты! Я прошептала молитву вместе со всеми. На табличке не было имени. В голове пронеслась мысль: а вдруг это дядя? Владислав подошел и грубо взял меня под локоть. Холодным голосом сказал, что мы должны идти. Я совсем не узнавала этого человека. Возникло желание вырваться и убежать. Однако я должна была убедиться, что с дядей Мареком все в порядке.

Входная дверь была взломана, а на земле лежал разбитый замок. Все инструменты и оборудование в беспорядке лежали по полу. На белой стене черной краской были написаны две большие буквы: P и W. Я видела их раньше, в книге по истории. Такие рисовали на стенах осажденной Варшавы солдаты подпольной армии. «Ты ведь совсем не знаешь, чем занимался Марек?» – спросил меня Владислав, – «Это не просто мастерская». Он подошел к одной из стен и открыл неприметную на первый взгляд дверь. На фоне стены ее почти не было видно: только темная полоска между дверью и косяком. Вниз по узкому проходу вели каменные ступени. Мы стали спускаться, и я позвала дядю по имени. «Его здесь нет», – сказал Владислав. В глухой тиши каменных стен его голос звучал страшно.

Внизу была сплошная темнота, и он включил свет. Мы оказались в простом, сложенном из кирпичей, подвале. Вокруг лежали кипы листовок, а у стены стоял огромный печатный станок. Пепельницы на полу – простые жестяные банки – до верху полны бычками от папирос. «Здесь мы работали с твоим дядей» – сказал Владислав, – «Я сочинял тексты агитаций, он обслуживал станок и покупал бумагу». Агата, ты наверняка, уже поняла, что пан Владислав – здрайца7. Он показал мне удостоверение члена СБ. Работая вместе с моим дядей, он собирал информацию о подпольной организации «Солидарность». Я всегда думала, что Марек как-то связан с движением сопротивления, но не могла представить, что его мастерская была убежищем.

«Не волнуйся. Марек жив», – сказал мне Владислав, – «Я лично проводил его арест». Видимо, он надеялся, что эти слова успокоят меня. Я спросила, что будет со мной. Он словно ждал этого и заговорил так: «Я знаю, ты сирота. Твои приемные дядя и тетя теперь надолго в тюрьме. Тебя снова ждет приют». Эти слова я уже слышала от полицейского. Владислав продолжал: «Однако я хочу предложить тебе что-то другое. Не твоя вина, что ты попала к таким людям, как они». «Марек и Юстына заботились обо мне!» – возразила я. «Неужели? Но где они сейчас? И кто позаботится о тебе теперь?», – спросил он и так зло улыбнулся, – «Мы с тобой оба пилигримы, Каролина. Я рассказывал, что переехал сюда с семьей из Новогрудка. Так вот, про семью это неправда была». Я спросила, выдумал ли он историю о Марте тоже, и он сказал, что да. «Говоря о ней, я представлял тебя в будущем», – сказал он, а затем предложил стать моим приемным отцом. Его слова были мне отвратительны. Как я могла теперь доверять человеку, который обманывал нас столько времени? Даже представить его в роли отца было противно. Я так ему и ответила, очень резко и громко.

Мой ответ его взбудоражил. Он вскричал: «Ты знаешь, сколько мне пришлось вынести, чтобы добиться этого положения? Чтобы иметь влияние на людей? Ты должна поддерживать тех, у кого власть, иначе пропадешь!». Он крепко схватил меня за руку. Свирепел все сильнее, кричал: «Как не поймешь, что выбора нет?». Мне трудно передать свое