Усталость. Скорей психологическая, чем физическая. Удивлен, что так реалистично увидел во сне убийство. Тем не менее реальность сна заставила понять, что массовых убийств не требуется для осуществления главной части его плана. Сейчас он расскажет о нем девушке.

Кровь из телевизоров не пачкает. Во всяком случае, не физически. Морально — пачкает. Но совесть может быть непромокаемой, и некоторых не трогает такая картинка. То же самое с огнем. Взрыв, крики о помощи. Но огонь не распространяется: это нетеплопроводное ощущение. Если только ты не такой чувствительный, чтобы метаться в жару от этих картин. Таких неженок вообще нет. Если телекадры и вызывают жар, то только от многочасового сидения перед «ящиком».

Проходя мимо магазина с телевизорами на витрине, человек из офиса видит ту самую автозаправку в тот момент, когда она взлетает на воздух. Черный столб дыма над огненным шаром. В огне — бензоколонки, машины, мини-маркет, круглосуточный бар, мужчины, женщины, обломки пластика, металла и куски плоти.

Текст на экране сообщает, что это эксклюзивная съемка, девушка, работавшая на автозаправке, заранее сообщила о том, что сделает. Записала себя на мобильник, говорила прямо в камеру. Спокойно шевелит губами. Витрина мешает услышать голос, но, должно быть, он такой же тонкий, как ее губы.

Он узнает размноженную на всех экранах девчонку. Это рыженькая. Девчонка и все одинаковые ее близнецы на экранах обращаются к нему.

Он поговорит с ней. Скажет еще раз: ему не важно, что обретающий жизнь во влажной темноте ее чрева ребенок не его. Откроет ей свой план. Если он разыскал ее, скажет он ей, это потому, что рядом с ней чувствует себя человеком. Секретарша сотворила чудо, заставив ощутить себя лучше, чем он есть. Если бы это было не так, он не смог бы разработать такой надежный план.

В следующем квартале киоск, желтый мигающий свет под блочным домом. По мере приближения все громче звучит кумбия. Различает танцующих ребят и девчонок. Все пьяные. Он уже не боится пройти перед киоском, пройти сквозь эту компанию.

Идет решительно, готов к бою. Хотел бы, чтобы девушка увидела его со сжатыми кулаками, грудь вперед, твердый шаг. Как гладиатор — говорит себе. Отрыгивания. Ругательства. Гладиатору наплевать на смех, звучащий под музыку. Проходит сквозь компанию, но никто его и не замечает. Замедляет скорость, идет неторопливо, с горящими мужеством глазами. Толкнул танцующую девушку, но она и не посмотрела на него.

Испуган, что компания его не замечает. Если его нет для других, значит, нет и его мужества. Делает вывод: раз нет мужества, значит, это еще один сон. Мучает мысль, что эта ночь может оказаться опять видением. Остановился перед блочным домом, высматривая свет в ее окне.

Два коротких звонка на домофон. Ответа нет. Ждет. Жует заусеницу на левом указательном пальце. Снова один звонок, подлинней. Спрашивает себя, сколько времени прошло между двумя короткими и длинным звонками. Потоптался у дверей. Нужно было подождать. Теперь отсчитал по часам три минуты. Снова звонит: один, два, три и один — подлинней. Отсчитал пять минут. Пять долгих минут. Спрашивает себя, дома ли она. А если дома, почему не отвечает. Может, она с кем-нибудь еще? Подумал о шефе. Говорит себе: она беременна от шефа. Шесть минут. Беременна от шефа, и тот убеждает ее сделать аборт. Ожидание невыносимо. Восемь минут. Может, уже сделала аборт. Что объясняет стену непонимания между ними.

Ставит цель: перестать волноваться. Гнать мрачные мысли. Оправдывается: если решился в такой поздний час нарушить покой девушки, то причина тому благородная — любовь. Разве любовь не оправдывает его? — задает себе вопрос. И отвечает: нет чувства возвышенней этого. Но снова сомневается. А не является ли любовь чистым эгоизмом, не любит ли он девушку, потому что она, обманываясь, в свою очередь заставляет его считать себя лучше, чем есть. Думает: обычно это и есть причина, по которой влюбляются. Один влюбляется, потому что другой дает ему возможность казаться себе лучше, чем он есть на самом деле. В любви не важен другой. Важно, что другой заставляет нас чувствовать. Без другого мы — ничто.

После таких рассуждений, говорит себе, не стоит снова звонить на домофон. Надо уйти.

Но снова звонит.

Какой-то парень появляется в холле, идет к двери, открывает ее, но, увидев человека из офиса, останавливается. Красив по-цыгански: всклокоченные волосы, синие подглазины и небритые скулы. Беспорядок в одежде говорит о последствиях бурной ночи. Вопрос — не с ней ли провел ночь этот парень. Вообще-то, говорит он себе, он мало что знает о ней. Вернувшаяся подозрительность заставляет ревниво оглядывать незнакомца, который и сам не доверяет ему, со свирепым видом рассматривает, не спеша распахнуть перед ним дверь, пока он не сказал, на какой этаж и к кому направляется.

Лифт поднимается медленно. Как и в первое свое появление в этом коридоре, ему показалось, что в этом спящем улье есть что-то траурное. За каждой из выходящих в коридор дверей — мертвые души. Эхо его шагов. Думает — теперь самое время отступить. Не трусить, велит ему другой. Пусть бьет ногой в дверь этой шлюхи. Но он не хочет: вот-вот сдадут нервы, поэтому лучше уйти. Слишком поздно. Звонок — как ночная цикада.

Старается прихорошиться — распахивает пальто, поправляет галстук. Почти незаметное движение в глазке. Улыбается. Ждет. Недовольный, хриплый голос спрашивает, что ему надо в такой час, как это пришло ему в голову, что он себе вообразил.

Она приоткрывает дверь. Моргает. Не причесана, подтеки помады. У него снова возникает желание. Пожалуйста, это срочно, ему нужно нечто сказать. Умоляет ее — пусть сжалится. Ему не стыдно унижаться. Он только на минутку. Она снимает цепочку и пропускает его. Уточняет — только на минуту. Он согласен.

Полумрак. Девушка садится на диванчик, он — напротив. Лицом к лицу. Он заговорил не сразу. Огляделся. Расписные блюдца на стенах, статуэтки, салфетки и скатерти под вазонами с искусственными цветами, множество плюшевых медвежат, ковер с восточными мотивами. И дипломы в рамках: преподавательницы английского языка и коммерческого эксперта. Фотография девочки в белом платье для первого причастия: четки, перламутровый медальон, руки в молитвенном жесте. Вдруг обращает внимание: на низком столике два бокала с остатками бренди.

Вспомнил о парне, который только что вышел из подъезда, когда он хотел войти. Почему не заподозрить, что тот был с ней. Размышляет, стоит ли сейчас допрашивать девушку. Кто же она такая, хотел бы узнать. От кого беременна. К чему отрицать, что она могла скрывать другую, порочную жизнь. Определение «порочная» справедливо, если вспомнить мурло типа, что выходил из подъезда. Кто такой этот тип? Напоминает себе, что она никогда не была пай-девочкой с фотографии первого причастия. Разве не проявила она во время любовных встреч болезненный интерес к сексуальным вывертам. Он закусывает нижнюю губу: ничего не будет спрашивать. Даже единственный вопрос обернется сценой ревности. Только одна манера поведения допустима — просительная. В конце концов два бокала бренди ничего не значат.