Я не ответила. Просто не знала, что говорить, и шла за Кириллом, перебирая в голове знакомых парней.

— А как зовут твоего брата? — спросила я, когда мы достигли четвертого этажа.

Кирилл не ответил. Он уже был у нужной квартиры и жал на звонок.

— Вернулся? — раздалось из-за двери. — Забыл что-то?

Да это же был голос…

Дверь распахнулась.

— Лиза?!

— Ваня?!

Это был Ваня Смородинский, мой одноклассник! Тот самый, что месяц назад объяснился мне в любви. Тот самый, что не представлял собой ничего особенного и не считался достойным такой принцессы, как Лиза Маркизова.

Оказывается, он был не просто тихим ботаником. Не просто серостью, способной рассуждать лишь о Толстом с Достоевским и правильной расстановке диакретических знаков!

Он был мерзавцем! Обманщиком!

Быстро развернувшись, я побежала вниз по ступенькам.

Вечером я получила письмо:

«Дорогая Лиза!

Обращаюсь к тебе так, потому что ты действительно очень дорога мне. Сначала я обратил внимание только на твою красоту, потом на характер, потом на ум. Потом мне стало ясно, что ты самая прикольная девчонка в нашем классе, в нашей школе, в нашем городе… Понял, что хочу быть с тобой и больше ни с кем. Короче, влюбился. Ты это знаешь.

Почему же я обманывал тебя? Наверное, от трусости. Или от неуверенности в себе. Настя рассказала всем, что ты общаешься с французскими парнями на сайте знакомств, что собираешься найти себе иностранца и, если удастся, уехать в Париж навсегда. Я не мог допустить этого! Не мог достать тебя в другой стране иначе, как по Сети, и не мог не воспользоваться тем, что показалось мне отличным шансом.

Я надеялся, что под маской француза ты взглянешь на меня иначе. И мне показалось, что это произошло. Я и мечтать не мог, что наше общение окажется таким интересным, таким душевным!

Когда мы переписывались, мне казалось, что я не так уж и сильно обманываю тебя. Я писал про то, что думаю. Я поддерживал те темы, которые мне действительно интересны. Я не взял чужое имя, а просто перевел свое: ведь Жан-Батист — это Иоанн Креститель, а у меня именины как раз в его день. Я не послал тебе фотку какого-то киноактера или случайного человека из Интернета. Я взял портрет брата, поскольку похож на него. И, говоря о чувствах к тебе, я тоже не врал.

Наверное, надо было раскрыться раньше. Подойти к тебе и признаться во всем, как только ты приехала. Или даже раньше рассказать. Но я боялся — именно того, что сейчас случилось. Я сам не знал, как выпутаться из этой ловушки. И теперь я не знаю, что делать, кроме как попросить у тебя прощения.

Лиза, прости меня, пожалуйста!

Все, что я сделал, произошло только потому, что я очень хотел, чтобы ты была моей девушкой.

Ваня».

На письмо я не ответила.

Прошло несколько дней. Я по-прежнему злилась на Ваню и в классе, встречая его, притворялась, что мы не знакомы, и не здоровалась. Он тоже не предпринимал новых попыток к примирению, и это убеждало меня в том, что со Смородинским не следует иметь ничего общего. В классе о своем дурацком интернет-романе я никому не сказала, Ваня тоже держал язык за зубами, так что сведения о нашей переписке, к счастью, не распространились. Правда, в какой-то момент ребята обратили внимание на то, что мы демонстративно не разговариваем друг с другом, и стали строить домыслы на этот счет. Но уже к концу января им это надоело, и на нашу со Смородинским вражду перестали обращать внимание.

Настал февраль. Учеба и увлечения отвлекли меня от истории с Жан-Батистом. Я не то чтобы простила Ваню, а просто перестала о нем думать. Ну, почти.

В марте у меня появился новый ухажер из одиннадцатого класса. Мы часто проводили время вместе, ходили в кино, ждали тепла и строили планы на лето. Правда, уже к концу месяца я поняла, что мы разные люди и что все общие темы, на которые мы могли говорить, стремительно подходят к концу.

В апреле была пара свиданий еще с одним парнем — на этот раз не из школы, а со двора. С этим мы даже ни разу не поцеловались: с ним было скучно, и он надоел мне даже прежде, чем толком понравился. Вновь и вновь я ловила себя на мысли, что ни этот, «апрельский», мальчик, ни «мартовский» не были для меня такими близкими друзьями, такими интересными собеседниками, такими родственными душами, как Жан-Батист. Воображаемый Жан-Батист… Умелый обманщик, сидевший все это время на две парты дальше меня и на каждом уроке глядевший мне в спину.

А в мае прошел слух о том, что у Вани появилась девушка. Девушка из нашего класса — та самая Ленка, с которой любила общаться Настя и которая никогда не нравилась мне. Ленка ходила счастливая и загадочная. Смородинский на вопросы не отвечал, только отмахивался, требовал не лезть в личную жизнь. А меня всякий раз раздражали упоминания об их романе.

Ревновала ли я? Нет, конечно! Просто была уверена, что сопливая Ленка недостойна такого хорошего парня. Да, хорошего, а как же? Пусть он обманул, но ведь извинился! Пусть изображал француза, но как искусно! Пусть казался скучным ботаником, но ему в самом деле было не занимать ума, если он придумал такой необычный способ увлечь меня! В конце концов, общение с ним принесло мне столько приятных минут. Он просто лишний раз доказал мне то, в чем я и без того убедилась: прежде чем мечтать о заграничных женихах, лучше еще раз внимательно приглядеться к русским парням. К тем, кто сидит у тебя за спиной…

Впрочем, все это уже не имело значения. И Ванина любовь ко мне, и наша переписка остались в прошлом, и вспоминать о них было незачем. Возможно, если все вернуть обратно… Но я знала, что времени не воротишь, и поэтому предпочитала не думать о том, что было, а искать кого-нибудь нового.

Впрочем, до летних каникул этот новый так и не появился. А едва наступил июнь, в Париж уехала Настя. Ей все-таки удалось выпросить у родителей исполнение этой давней мечты.

Мы поменялись ролями: она дерзала, а я стояла в стороне и удивлялась. Подруга решила использовать мой способ и обзавестись французским бойфрендом. Зарегистрировавшись на том же сайте международных знакомств, что и я, она «склеила» там не троих парней, а аж восьмерых и теперь вознамерилась дать мне урок парижской романтики. Впрочем, писала мне Настя редко: видимо, была увлечена перебиранием подцепленных в Сети арабов и негров.

После получения долгожданного второго письма от подруги, жаловавшейся на то, что реальный Париж не совпал с ее представлениями, меня неожиданно охватила ностальгия: по Дельфине и школе, по медленному метро, по старинным домам с ребристыми ставнями и печными трубами, по рыбным рынкам, по уютным садикам, по частным булочным с фасадом столетней давности и свежайшим хлебом, который печется утром, а к полудню оказывается уже полностью распроданным… Даже по нашим холодным комнатам у мадам! По собственным иллюзиям. А еще — по общению с «Жан-Батистом».