— Да, — подтвердил Вианданте, — отец Дориа, когда мы гостили в Дижоне, в аббатстве Сен-Бенинь, купил его в лавке по продаже вин с вывеской «Веселый капюшон».

От обсуждения вин перешли к оценке достоинств сыров, и Леваро, побывавший в прошлом году в Вогезах, подробно рассказал о монастырских сортах сыра, которые ему довелось там отведать. Джеронимо же проявил себя патриотом. В монастыре было изрядное количество сортов сыра из Тосканы, Неаполя, французской Турени и Оверни, но ничто не могло сравниться в его глазах с сыром дженовезе, какой производили целестинцы из генуэзской обители. Гильельмо же любил сыр жероме, который даже ныне в любви к себе объединял католиков и протестантов, в этом отношении не проявлявших никаких разногласий друг с другом.

Во время неспешной беседы в кухню на бархатных лапках тихо вошёл кот Схоластик, неслышно устроился на крышке кухонного ларя, и теперь внимательно слушал разговор мужчин. Те же незаметно перешли к делам Трибунала. Разговор вертелся около случая с блудным капуцином, потом обсудили недавний процессуальный казус, когда Энаро Чинери, судья магистрата, нагло подкинул им дельце одного якобы прожжённого колдуна и еретика, на поверку оказавшегося прогнившим сифилитиком. Прокурор собирался заявить светскому судье о недопустимости подобных error juris! Причём, это не только правовая ошибка, это ещё и ошибка по существу! Ибо furiosus furore solo punitur Невменяемый наказан самим своим безумием. Даже если этот полуразложившийся труп и имеет какие-то еретические суждения и даже хулит имя Божье, — он уже своё получил, и нечего превращать Священный Трибунал в лепрозорий! Но и этого Чинери показалось мало! Он, видимо, во время очередного приступа подагры, решил сократить расходы магистрата на содержание арестантов и передал им полусумасшедшего равенца, называвшего себя «учеником Парацельса, учёным, постигшим все тайны природы».

«У каждого свой потенциал веры и свои искусы, пробормотал Вианданте. Меня, как любого монаха, порой искушает плоть. А этих безумцев — разум». Вообще-то наука в его глазах представляла собой удивительную глупость — высокомерную веру в то, что крохотный человеческий разум в состоянии постичь непостижимое, и смешную уверенность глупцов, что Вселенная им как раз по уму. Он недоумённо пожимал плечами. «Идиотизм, конечно, но под какую статью Трибунала это подведёшь? Ересь можно осудить, но глупость-то неподсудна. Когда на твой вопрос отвечает ученый, философ или другой какой дурак, иногда вообще перестаешь понимать, о чём ты его спрашивал…» Аллоро тоже не склонен был верить умствующим. «Мудрость приходит, как полагают святые мужи, не в умные головы, а в несуетные души».

Инквизитор рассказал о письме, полученном от епископа Дориа, которому им был отправлен отчёт о смерти Гоццано. Его преосвященству явно не хватило листа пергамента, чтобы описать его удовлетворение от проведённого расследования. Джеронимо предписывалось немедленно переслать отчёт в Рим, генеральному магистру ордена Паоло Бутиджелле. Безусловно, тот не преминёт показать письмо кардиналу Сеттильяно, и это будет хорошим уроком его высокопреосвященству, который, ни в чём толком не разобравшись, воздвиг хулу на орден!

— В любом случае — отчёт в Рим я отправил. Кстати, вы ведь, Леваро, родня Дориа?

Элиа окинул Джеронимо осторожным и цепким взглядом, в котором читалось, однако, некоторое замешательство.

— Я? Да, я…в некотором роде… Его преосвященство генуэзец, а я племянник его двоюродной сестры. Точнее, сын брата её мужа. Она вышла за веронца, банкира Маркантонио Леваро. Не Бог весть какая, но родня. Как шутила сама тётка, «нашему забору двоюродный плетень…»

Неожиданно Вианданте проговорил медленно и отчетливо:

— Господин Гоццано был Дориа куда ближе, не так ли?

Элиа растерялся.

— Что?… что вы имеете в виду?

— Некоторые тайны теряют смысл со смертью их носителей. Гоццано был сыном Дориа?

Если Империали хотел потрясти Леваро, то блестяще достиг цели. Тот даже привстал. «Господи, откуда?» Джеронимо махнул рукой. «Неважно». Но и Гильельмо смотрел на него с немым изумлением. «Почему?»

Вианданте вздохнул.

— Дориа ещё в монастыре отказался показать мне последнее письмо Гоццано и страдал до судорог, когда упоминали о его позорной смерти. Видимо, в письме было слишком личное обращение — сына к отцу, что, как боялся Дориа, я не преминул бы заметить. Чего стоило и описание синьоры Терезы — нос с горбинкой, ямка на подбородке, вьющиеся волосы и, как выразилась старушка, «длинные глаза». Это портрет Лоренцо Дориа. И результаты дела, реабилитирующие Гоццано, можно было отметить — но в двух строках, а не в сотне. Так я прав?

Трудно было понять, чего в голосе Леваро больше, изумления ли прозорливостью инквизитора или восхищения ею. Прокурор растерянно усмехнулся.

— Об этом никто не знал. Тайна семьи. Жаль, столь безвременная смерть… Горький удел незаконнорожденных. Брат епископа состряпал нужные выписки, отцом Фогаццаро стал Джулио Гоццано, давно пропавший без вести. Сам мессир Дориа говорил, что Фогаццаро — единственный грех его юности, в котором ему не хочется каяться. Если бы вы знали Гоццано — вы бы поняли епископа. Он был человеком достойным.

— Берите выше, Леваро, — поправил Джеронимо, — как я понял из письма его преосвященства, Дориа намерен обратиться лично к Его Святейшеству с просьбой о канонизации Фогаццаро Гоццано. Таково его намерение, а епископ обычно склонен свои намерения реализовывать. Так что — вполне может оказаться, что вы, дорогой Леваро, служили под руководством Святого и мученика…

Прокурор задумчиво почесал кончик длинного носа, но ничего не сказал. Зато кот Схоластик, свернувшийся клубком на ларе, как показалось Джеронимо, удовлетворённо кивнул.

Но тут их прервали. Где-то в доме хлопнула дверь, потом послышались всхлипывания. Джеронимо прислушался. Рыдания раздавались всё ближе. Все трое замерли, Джеронимо поднялся. На пороге, шатаясь, появилась синьора Бонакольди с пергаментно-белым лицом и упавшими на плечи седыми волосами. Она судорожно взмахнула руками, пытаясь что-то проговорить, но неожиданно, словно подломленная тростинка, рухнула на пол. Вианданте не успел подхватить её.

Кухарку уложили на тахту и привели в чувство. История, рассказанная ею, была коротка и ужасна. Она условилась со своей внучкой Розой сегодня пойти к портнихе, но когда пришла на условленное место встречи, на улицу Августинцев, девочки там не было. Синьора Тереза, подождав немного, пошла к дочери узнать, почему Роза не пришла, но Анжела сказала, что та ушла ещё час назад. Они вдвоём кинулись обратно, но нигде не встретили Розы. Бросились по двум прилегающим кварталам и в одном из них, в тупике Старых буков, нашли её, изнасилованную и удушенную.

Старуха надрывно всхлипнула и задохнулась мучительным кашлем.

Вианданте обернулся, ища глазами прокурора. Тот уже стоял у двери, набрасывая плащ, одновременно отдавая распоряжение слуге послать в тупик Старых буков денунциантов. «Подождите, Леваро, я с вами». Инквизитор накинул плащ. «Гильельмо, — указал на синьору Терезу, — займись. Мы скоро вернёмся».