товарища Ленина, постановило расстрелять десять буржуев. Массовое возмущение подействовало на ВЧК, на местный аппарат, и «красный террор» начался без директив из центра, без указаний из Москвы.

Локкарт:

— Слушаю вас и начинаю думать, что вы — не мягкий человек. А ведь вы имеете семью, у вас есть маленькая дочь, и, думаю, мечтаете о дне, когда она будет с вами и вы будете проводить свободное время с ней…

Петерс:

— Не время сентиментам. Но мечтаю. А пока ваша гуманная Англия заваливает прихожую дома моей семьи в Лондоне газетами, в которых меня описывают неким чудовищем (газеты доставляют бесплатно!). Моя дочь не может показаться на улицу: там все дни простаивают типы с лозунгами и кричат: «Маленькая Мэй, убирайся в Россию к своему красному отцу!» Вот так, господин Локкарт!

Петерс мог выложить еще немало аргументов и доводов. Мог сказать, что еще не остыла кровь убитых Урицкого, Володарского, Нахимсона, Шейнкмана и многих, многих других. «Правда», «Известия» почти в каждом номере помещали некрологи — тяжелые свидетельства кровавой работы вражеских сил в России[30]. Но и то, что им было приведено, Локкарт не смог опровергнуть… И Петерс прямо сказал англичанину, что революция в России — это время, когда каждому надо задуматься: что делать, куда идти — с народом, против него или его покинуть. Локкарт, вероятно, понимает, что его карьера закончилась. Он в России провалился. И почему бы Локкарту не поразмыслить над тем, чтобы остаться в России, создать себе новую жизнь, счастливую. Предстоящий суд, безусловно, учел бы положительно такое желание. Работа для Локкарта найдется. Время капитализма все равно прошло.

Локкарт, сидевший полубоком к Петерсу, повернулся к нему всем корпусом, с некоторым удивлением, стал почти рассматривать Петерса.

— Вы не ослышались, господин Локкарт, я сказал то, что сказал: зову вас сжечь мосты к прошлому, у которого нет будущего. Перед вами есть добрые примеры. (Петерс указал на капитана французской армии Жака Садуля, который в сентябре 1917 года прибыл в Россию в составе французской армии, а вот теперь объявил, что поддерживает Советскую Россию. Назвал достойным гражданина поступок Ренэ Маршана…)[31].

Локкарт молчал, как молчат отрешенные, сосредоточившиеся в себе люди, вдруг каким-то чудом узнающие, что говорят о чем-то очень для них важном. Поднял голову, спросил:

— В самом деле суд может сделать в таком случае для меня снисхождение?

— Что решит суд, не могу сказать, — Петерс развел руками, — но за свои слова отвечаю, они не «нонсенс», над ними, на вашем месте, я подумал бы крепко. Советская власть принимает каждого, кто хочет жить по справедливой мерке и честно…

Как ни странным показалось Локкарту предложение Петерса — англичанин не мог себе даже представить, что он способен перейти на сторону «красных», — Локкарт все же задумался. Ничто не просвещает человека так, как события, властно вторгающиеся в его судьбу, и влияние которых меняет понимание смысла жизни. Петерс, возможно, думал, что не все еще разрушено, испорчено в душе Локкарта. Ведь тот много видел в России. Два раза был принят Лениным, пусть разговор велся и сугубо официальный. А какую школу могли дать ему конвоиры, красноармейцы, охранявшие его? Разговоры дипломата с ними, их бесхитростные ответы, открытые мысли, часто грубые и неотесанные, обнаженные, но искренние, могли найти отклик в его мыслях, заставить задуматься над содеянным. Петерс пытался просветить пошатнувшегося в своем самодовольстве и самоуверенности дипломата, который хотя и повел нечестную игру, но теперь искал выход из положения, все более осознавая факт провала, находясь в смятении. Петерс разъяснял ему «тайны» революции, классовой борьбы, говорил правду о ВЧК. Англичанин вроде бы внимательно слушал. Но слышал ли?

«Я размышлял над предложением Джейка остаться в России с Мурой, — записал он в дневнике. — Оно вовсе не было так бессмысленно…»[32] Чтобы укрепить отношения англичанина с Бекендорф, Петерс убедил Локкарта, что баронесса ни в чем предосудительном не замешана. Следствие ничего достоверно предосудительного не представило, и Петерс, поддержанный товарищами, проголосовал за ее освобождение. «Незачем плодить себе врагов — побольше бы нам друзей либо нейтральных», — сказал он, мотивируя свои соображения.

…Локкарт задумался о любви. Парадоксально! Но именно большевистская революция свела его с Мурой (графиней Бекендорф). Но любил ли он ее? Пожалуй, нет — чувства становились все более неопределенными.

Он не смог решиться перейти Рубикон, как советовал ему Петерс, хотя это «вовсе не было бессмысленным», как признавался Локкарт. Когда вдруг представилась возможность свободно распорядиться собою, свободно ответить на предложение Петерса, он потерял волю. Превратное понимание свободы стало для Локкарта его оковами.

Сохранились записи Петерса, сделанные по живым следам. О Локкарте: «…в частных разговорах он производил впечатление жалкого человека… Как жалкий карьерист, он вроде осла стоял между двумя стогами сена, с одной стороны — английский и мировой империализм, в долговечности которого он сомневался, с другой стороны — растущий новый мир. И каждый раз, когда ему говорили об этом растущем новом мире, о его победах и о ненормальном его, Локкарта, положении в том мире, которому он служит, Локкарт брался за перо, чтобы говорить всю правду. Проходило несколько минут, и снова бедный осел кидался к другой куче сена и бросал перо».

Локкарт был выслан, как были высланы Гренар и Вертимон. В ответ — согласие правительства Великобритании освободить из тюрьмы в Лондоне Литвинова. Перед тем как покинуть страну, Локкарт написал властям специальное письмо с благодарностью относительно своего почти почетного содержания под арестом, указав в нем, что ему, представителю Англии в России, не на что жаловаться. Он взял с собой все свои записи, свой «тюремный дневник».

Суд по делу Локкарта и его сообщников подробно разобрался во всех обстоятельствах. Пять дней (с 28 ноября по 3 декабря 1918 года) шли заседания, были вызваны многие свидетели, в том числе Э. Берзинь, Е. Петерс, которые «твердо и определенно подтвердили» преступные деяния дипломатов, попытки подкупа (Берзинь сказал, что он три раза, получив суммы, относил их Петерсу).

Трибунал «признал установленную судебным следствием преступную деятельность дипломатических агентов империалистических правительств англо-франко-американской коалиции, пытавшейся при пособничестве представителей русских буржуазных контрреволюционных сил путем организации тайной агентуры для получения сведений политического и военного характера, подкупа и дезорганизации частей Красной Армии, взрыва железнодорожных мостов, поджогов продовольственных складов и, наконец, свержения рабоче-крестьянской власти и убийства из-за угла вождей трудовых масс нанести смертельный удар не только русской, но и международной социалистической революции». В приговоре указывалось, что действия западных дипломатов были «циничным нарушением элементарных требований международного права и использованием в преступных целях права экстерриториальности».