— Так, значит, я позволяю тебе обработать его раны, и ты даешь мне то, чего я хочу?

— Да.

Колин услышал достаточно. Хелена могла быть самой худшей из предательниц. Она могла быть эгоистичной. Она могла быть достойной осуждения больше, чем все остальные. Но все же она была женщиной, заслуживающей его защиты. И у Колина было неприятное предчувствие, что она отдаст то, о чем потом может пожалеть.

Проклятие, если она пообещала переспать с этим ублюдком…

— Подождите! — крикнул он, вызвав острый прилив боли в бедре от усилия. Он повернулся к Хелене: — Не надо, миледи!

— Молчи, норманн! — рявкнул главарь. — Это только между мной и девчонкой.

— Оно того не стоит, — сказал Колин Хелене. — Ты только пожалеешь…

Следующие его слова были прерваны внезапным ударом в челюсть рукой Доба. Голова Колина больно ударилась о ствол дерева, отозвавшись сильной болью, и в темной ночи взорвались снопы золотых искр.

— Продолжай, девчонка! — приказал главарь.

— Нет! — вскричал Колин, превозмогая боль.

— Ты позволишь мне перевязать его раны? — спросила Хелена.

— Нет! — из последних сил выкрикнул Колин.

— Да, — согласился главарь.

Хелена согласно кивнула. Но она не разделась, как боялся Колин. Вместо этого голосом, чистым, как церковный колокол, она ответила:

— Ривенлох. Те, что заплатят за него выкуп, находятся в Ривенлохе.

На мгновение Колин онемел. Хелена все-таки торговала не своим телом. Она только сообщила англичанам о тех, к кому обратиться за выкупом.

Господи, она сказала им о Ривенлохе! Она даже не удосужилась солгать. Она вела врагов прямо к воротам.

Колин не мог придумать ничего лучше, чем попытаться запутать ответ Хелены, выкрикнув:

— Макинтош!

Она зло воззрилась на него:

— Ривенлох.

— Ты должна сказать ему правду, — сказал Хелене Колин, стараясь запутать наемников. — Иначе нас так никогда и не выкупят. Это Макинтош, милорд. Макинтош.

Ее глаза горели недоверием.

— Какого черта ты пытаешься…

— Макинтош, — повторил Колин. — Это к северу отсюда, милях в двадцати. В горах.

— Макин…

Хелена отрицательно покачала головой, не желая участвовать в его обмане.

— Он лжет, Отис. Выкуп заплатят в Ривенлохе, это в десяти милях к югу.

Колин стиснул зубы. Если бы его руки были свободны, он бы задушил проклятую шотландку. Как могла она быть такой легкомысленной? Хелена открыла единственное место, где англичане могут получить деньги. Пейган никогда не торговался с вражескими наемниками, даже когда дело касалось его людей, а рыцари Камелиарда прекрасно понимали свое положение и свой долг. Но люди Хелены — это совсем другое дело. Они вполне могут сдаться, чтобы обеспечить благополучное возвращение дочери лорда Геллира, что было бы неприемлемой жертвой и к тому же предательством Камелиарда и короля.

И ради чего? Чтобы Хелена могла обработать его рану и, может быть, сохранить его ценность как заложника, ее заложника.

Колин нахмурился. Этого никогда не случится. Сейчас, когда англичане знают название и месторасположение людей, которые заплатят выкуп, они помчатся туда на всех парусах. А как только они увидят размеры богатства Ривенлоха, наемники наверняка не удовлетворятся, пока не получат огромный выкуп за Хелену. Что до Колина, ему повезет, если удастся сохранить жизнь. То есть если манипуляции Хелены не убьют его раньше.

Хелена надеялась, что приносит больше пользы, чем вреда. Она промыла рану Колина чистой водой, убрав ткань, которая прилипла к разрезу. Он не произнес ни слова, но по тому, как он иногда быстро дышал, она видела, что это для него болезненно.

Много лет Хелена занималась своими многочисленными ранами, так что знала все о том, как зашивать и перевязывать, использовать пастушью сумку, чтобы останавливать кровотечение, посыпать укропным семенем и тысячелистником открытые раны, чтобы ускорить их заживление. Но лечение иностранца могло обернуться совершенно по-иному. То, что излечивало шотландку, могло отравить норманна.

К худшему или к лучшему, но никто из англичан не отличал болиголов от чемерицы, да и не стали бы они искать травы в ночной тьме. Так что Хелене для работы оставались вода, лоскут, немного эля и иголка с ниткой, которую один из наемников носил с собой, чтобы чинить одежду.

— Вот, — сказала она, вдев нитку в иголку и протягивая Колину эль.

Он сделал большой глоток, собираясь с духом, потом вернул ей эль.

Хелена сделала глоток. Потом еще один. Потом третий.

— Разумно ли это? — озабоченно спросил Колин, глядя, как зловеще иголка поблескивает в свете костра.

Хелена сглотнула.

— О да. — Она вытерла рот тыльной стороной дрожащей ладони, потом встряхнула головой, набираясь смелости. — Ты ведь не упадешь в обморок, да?

— Нет.

— Ты не будешь всхлипывать и ныть?

Колин отрицательно покачал головой.

— И кричать?

— Я не кричу.

Хелена помедлила.

— Если ты начнешь брыкаться, ударишь меня ногой или…

— Господи Иисусе! Имей милосердие, женщина! Давай уже, начинай.

Каким-то образом Хелене удалось сделать это. Она старалась представлять, что просто занимается штопкой.

Очень помогало, что Колин за все время не проронил ни слова. Он прерывисто дышал, и с его лба струился пот, но он ни разу не дернулся, несмотря на то, что это наверняка было для него настоящей пыткой.

После того как Хелена завязала последний стежок, ее пальцы начали дрожать — отсроченные последствия сурового испытания. Она вытерла влажный лоб рукавом и с облегчением вздохнула.

Колин выглядел бледным даже в теплом сиянии костра. Его глаза были полузакрыты от усталости, челюсть обмякла. По его щекам молча текли невольные слезы боли, и теперь они высыхали на его лице. Грудь Колина поднималась и опускалась вместе с быстрыми, неглубокими вдохами, волосы влажными прядями прилипли ко лбу. Он напоминал героя из саги викингов, которую любил рассказывать Хелене отец, той саги, в которой многострадальный Один девять дней висел, прибитый копьем к ясеню.

Но, глядя на Колина, Хелена видела не только физическое проявление страдания и не только мужественную красоту, которую теперь она была вынуждена признать. Она чувствовала внутреннюю смелость, его силу, которая заставила ее пересмотреть все, что она когда-либо слышала о норманнах. Колин дю Лак не был ноющим, падающим в обморок слабовольным трусом. Он был так же храбр, как любой рыцарь Ривенлоха, может быть, даже храбрее.