Елка, работавшая редактором в издаваемом Библиотекой иностранной литературы журнале «Художественная литература за рубежом», уволилась, Саша же остался на прежней должности в своем НИИ. Более того, его вызвал к себе директор института и предложил «джентльменское соглашение»: поскольку Саша работает над проектом, которого в случае его отъезда никто другой завершить не сможет, то пусть Саша трудится теперь изо всех сил, по десять и более часов в день и без выходных, чтобы поскорее все доделать, а он, директор, со своей стороны, обещает платить ему потом жалованье столько времени, сколько понадобится, не поручая больше серьезных заданий. Саша уложился в самые сжатые сроки, директор тоже сдержал слово. Впрочем, он зря тревожился. Саша ждал разрешения более полутора лет, что тогда было отнюдь не редкостью. Они уехали только в феврале 1981 года. Мы прощались в полной уверенности, что это навсегда, что больше уже никогда в жизни не увидимся. Въезд в СССР был для таких «изменников-эмигрантов» закрыт; их навещать тоже было нельзя. Помню, вернувшись с аэродрома, я несколько дней рыдала не переставая. Сергей, Лена, Леня и даже маленький Алеша утешали меня как могли, а я повторяла снова и снова, что потеряла сына, и лила слезы. Но в конце концов ко всему привыкаешь. И я тоже смирилась со своим горем, тем более что от Саши и Елки стали приходить письма — сначала из Рима, а потом, с апреля, уже из США, из Бостона. В Америке их судьба сложилась неплохо. Саша довольно скоро устроился на работу программистом и успешно продвигался по службе, прилично зарабатывал, они купили дом в пригороде Бостона. У Елки не было штатной работы, но она тесно сотрудничала с Русским центром Гарвардского университета, переводила, писала статьи о советской литературе для русскоязычных журналов и газет в США и во Франции, таких как «Континент», «Новое русское слово», «Русская мысль» и другие. Дети учились в школе. Где-то в конце 1980-х фирма, в которой работал Саша, обанкротилась, спрос на программистов в их штате в ту пору сильно упал, и Саша решил попробовать себя в бизнесе. Он вполне преуспел и занимается этим поныне. Увы, как я уже писала, в 1992 году у них случилось несчастье. Вскоре после своей серебряной свадьбы Саша овдовел и живет один до сих пор.

Год спустя после Сашиного отъезда окончил школу Леня. Начались проблемы с выбором направления дальнейшей учебы. Сам он никак не мог решиться: с одной стороны, он очень любил литературу, с другой — у него были явные математические способности. И тут мы с Сергеем совершили ошибку, уговорив его выбрать специальность, к которой у него не было ни интереса, ни особых способностей. Он поступил на факультет экономической кибернетики Московского экономико-статистического института (МЭСИ). Главным фактором, повлиявшим на нашу решимость, был относительно небольшой конкурс в этом институте, что увеличивало шансы поступления. А мы тогда думали не столько о будущей Лениной профессии, сколько об его освобождении в связи с учебой от военной службы. И тут мы жестоко просчитались. Именно в том году достигло призывного возраста поколение ребят, чьи родители появились на свет во время войны (я была в этом смысле нетипична, поскольку родила Леню в сорок один год). В войну, как известно, детей рождалось мало, а когда подросли в свою очередь дети того поколения, то оказалось, что армии катастрофически не хватает призывников. И как раз когда Леня начал учиться в институте, вышло распоряжение об отмене на несколько лет отсрочки для студентов. Таким образом, едва вкусив студенческой жизни, мой младший сын ушел служить в армию. Мы были расстроены ужасно: мало того что это распоряжение было для нас полнейшей неожиданностью, ударом, о котором мы и думать не могли, вдобавок еще рост у Лени 190 сантиметров, а таких, как правило, направляют на флот. Это значило, что он будет служить не два года, как во всех остальных родах войск, а целых три.

Когда эти наши опасения, увы, подтвердились, я нашла себе, как всякая мама, новый повод для волнений — стала опасаться, что Леня попадет на подводную лодку. И тут я в очередной раз не могу не рассказать об «интернационализме» советских властей: в один из дней я вышла погулять с нашей собакой (у нас был чудесный ньюфаундленд по кличке Вита) и поделилась своими страхами с соседом, тоже выгуливавшим в сквере собаку. Выслушав меня, сосед сказал: «Можете совершенно не волноваться. Вы ведь, если не ошибаюсь, еврейка?» Я подтвердила. «Ну тогда будьте спокойны. Я сам служил на флоте и знаю: не только на подводных лодках, но вообще на всех боевых кораблях служат исключительно чистокровные русские, украинцы и белорусы. Остальных посылают на всякие подсобные объекты». Сосед не ошибся. Леню направили в Каспийскую флотилию. А когда их группу, около ста призывников, привезли к Каспийскому морю, в столицу Азербайджана, Баку, им первым делом велели заполнить подробные анкеты. Кроме традиционных анкетных пунктов там был следующий: «Девичья фамилия матери». Я не раз пыталась угадать, в чем состоял смысл этого дополнительного вопроса, ведь национальность каждого из родителей надо было указать и без него. Дело было, вероятно, в том, что какой-нибудь молодой калмык, узбек, татарин или еврей мог в графе «национальность матери» соврать и написать «русская», а вот придумать ей «подходящую» девичью фамилию было уже сложнее. Так или иначе, Леня попал на так называемую плавмастерскую, то есть на корабль, который все время стоял на причале, а его команда выполняла различные ремонтные работы. Теоретически им полагалось раз в году выходить на две недели в море для учений, но, во всяком случае на Ленином корабле, эти учения сводились к ловле рыбы для офицерского состава. Словом, потерянные три года, в течение которых мой сын не научился ровным счетом ничему. Впрочем, я, кажется, утрирую: он немного овладел малярным делом, умеет красить стены, что нам потом пригодилось во время очередного ремонта квартиры. Но для приобщения к этому ремеслу три года — слишком долгий срок.

Впрочем, мы утешались тем, что могло быть хуже. Дедовщина на их корабле была умеренная. Лене всего только один раз отбили почки, после чего он попал в госпиталь (мы, то есть домашние, узнали об этом значительно позже, после его демобилизации), ребята там в большинстве своем служили симпатичные. Сергей, я и Лена старались время от времени Леню навещать. Я, например, дважды провела отпуск в Доме творчества Союза писателей Азербайджана, в курортной местности Шувеляны, под Баку, на берегу Каспия. И надо сказать, что командиры части, в которой служил Леня, с пониманием относились к таким посещениям родных: каждое воскресение давали ему увольнение, и он приезжал ко мне. А раз или два провел у меня даже весь уик-энд. В Доме творчества этот худющий бритоголовый матрос вызывал всеобщий интерес и симпатию, все старались скрасить ему пребывание с мамой, а заодно и подкормить его. В результате во время трапез в общей столовой ему со всех сторон несли вкусные блюда, о существовании которых мой бедный сын уже почти забыл. И Леня так объедался, что я начинала опасаться за его здоровье. Но все обошлось.

Лена с Алешей тоже провели один отпуск в Шувелянах, да и Сергей несколько раз за это время побывал в Баку. Будучи в Азербайджане, мы завели знакомства в среде местной творческой интеллигенции и поддерживали эти отношения в течение ряда лет. Контакты с некоторыми из них ослабели на рубеже 1980-х и 1990-х годов в связи с началом конфликта в Нагорном Карабахе — наши взгляды на те события коренным образом расходились. Ну а потом, когда Советский Союз распался и Азербайджан превратился в независимое государство, телефонные разговоры и поездки стали такими дорогими, что общение и вовсе прекратилось. Лишь изредка объявляется в Москве и звонит по телефону кто-нибудь из тамошних старых друзей.