Они с Евгенией, похоже, оставались последними, кто еще верил, что Матвиейко с 1951 года с блеском водит за нос Лубянку. Агенты ЦРУ, занятые расследованием гибели Бандеры, не разделяя такого оптимизма, видели в Матвиейко советскую марионетку и не понимали, почему в Кремле решили убить вождя ОУН, если им можно было манипулировать через ближайшего помощника. Американцы могли предположить только одно: КГБ не хотел допустить личной встречи Бандеры с Матвиейко на съезде, ведь, если двойной агент попал под подозрение, Бандера мог заставить его сознаться. Таким образом, Москве лучше было бы убрать старого врага и послать Матвиейко на съезд в Германию, когда Бандеру сменил бы другой лидер, послабее103.

И мюнхенская криминальная полиция, и контрразведка ФРГ сомневались в том, что жена вероятного двойного агента могла убить шефа собственноручно. В докладе сотрудника ЦРУ о расследовании этого дела говорились: «Евгения Матвиейко-Мак способна на все. Но я не верю, что она лично подсунула Бандере цианид. Немецкая полиция того же мнения». По состоянию на 12 ноября 1959 года, как видим из телеграммы мюнхенского отдела ЦРУ в Вашингтон, самой правдоподобной казалась такая версия: «Яд ввели силой, после того как Бандера вошел в подъезд своего дома». По той же версии, Евгения могла «подсказать убийцам, когда именно Бандера вернется домой». Видимо, преступники «прятались в лифте, остановленном на одном из верхних этажей»104.

Следователи полагали, что Бандера оказал сопротивление. Та же телеграмма гласит: «Когда тело обнаружили, Бандера лежал ничком в подъезде, поджав под себя левую руку и схватившись за правое плечо. Опрос окружения Бандеры установил, что он был левшой и носил пистолет в кобуре на правом боку». Таким образом, складывалось впечатление, что в последние секунды жизни он потянулся за оружием. К большому сожалению следствия, пятна крови на полу первого этажа, где лежал труп, смыла ненайденная «уборщица», прежде чем ими могли заняться эксперты105.

Алексей Деймон стал первым, кто поздравил Богдана Сташинского с успехом, когда тот вернулся после ликвидации Бандеры в Берлин (16 октября 1959 года). В воодушевлении офицер КГБ даже назвал подопечного героем. Тот подал два рапорта – так же, как после убийства Ребета. В первом он подробно описал маршрут перемещения по Западной Германии. Во втором Сташинский доложил, что встретил известного начальству человека и успешно передал от них привет106.

Новости сообщили командованию филиала КГБ в Карлсхорсте, а оттуда – в Москву. У берлинского «короля нелегалов» Александра Короткова, уполномоченного КГБ при МГБ ГДР, появился повод выпить шампанского. Сорокадевятилетний генерал-майор занимал один из важнейших постов во внешней разведке. Впервые он приехал в Берлин по дипломатическому паспорту накануне вторжения Третьего рейха в СССР в июне 1941 года. Он и тогда, под прикрытием должности третьего секретаря посольства, руководил сетью советских шпионов в этой стране. В апреле 1945 года Коротков вернулся в Берлин, присутствовал на церемонии капитуляции 8 мая – происходила она в Карлсхорсте – и остался там в качестве первого начальника советской разведки в оккупированной Германии. В январе 1946 года Короткова отозвали в Москву, но через десять лет он приехал на берега Шпрее в третий раз, уже генерал-майором, заняв должность советника посольства в ГДР. На самом деле, он возглавил аппарат КГБ в Карлсхорсте и отвечал за контакты с разведкой Восточной Германии107.

В зону ответственности подчиненных Короткова входила вся Западная Европа (они даже оказывали поддержку секретным операциям в Северной Америке). Персонал Карлсхорста составляли офицеры из разных подразделений КГБ. Первым по значению и числу сотрудников был отдел нелегальной разведки в Западной Германии и на Западе вообще. Более скромное место занимал отдел противодействия эмигрантам из СССР, к которым причисляли и никогда не имевших советского гражданства выходцев из Прибалтики и Западной Украины, аннексированных в ходе Второй мировой войны108.

В январе 1959 года на Лубянке решили образовать новый отдел в составе управления внешней разведки. Этому отделу отводили «активные мероприятия» – эвфемизм для кампаний по манипуляции общественным мнением. Возглавил отдел «Д» (то есть дезинформации) Иван Агаянц – он же встретил Павла Судоплатова в Париже в мае 1938-го, после убийства Евгена Коновальца. Теперь Агаянцу предстояло взяться за ФРГ. Ему поручили изобразить Западную Германию логовом антисемитов. Вначале он опробовал свой метод в пределах Советского Союза. Ночью сотрудники КГБ осквернили могилы евреев в одном селе в российской глубинке. Выяснилось следующее: хотя большинство местных жителей осуждали такой акт вандализма, «активные мероприятия» вдохновили несколько юнцов и те стали подражать неизвестным преступникам по своей воле. В Западную Германию отправили агентов разведки ГДР. Надругательство над еврейскими могилами дало тот же результат – всплеск агрессивной юдофобии по всей стране109.

Тем временем ЦРУ крайне интересовали разговоры за высокими стенами штаб-квартиры КГБ в Берлине. Агенты пытались завербовать работавших там граждан ГДР. Используя полученные от двойных агентов сведения, американцы составляли карту Карлсхорста, пытались опознать офицеров противника и устанавливали неподалеку подслушивающие устройства. В июне 1958 года государственный секретарь США Кристиан Хёртер озадачил министра иностранных дел СССР Андрея Громыко превосходной осведомленностью о неблаговидных делах КГБ в Берлине и среди прочего – тщательно составленным ЦРУ описанием Карлсхорста.

Коротков хорошо понимал, что западные коллеги стараются выведать его секреты. Офицеры технической контрразведки обнаружили микрофон не где-нибудь, а в кабинете самого генерала. Когда они доложили об этом Короткову, он хотел на какое-то время оставить жучок, чтобы во всю мощь русского лексикона доходчиво объяснить американцам, что он про них думает. Его разубедили – слишком велик был риск, что на той стороне услышат и слова, никак не предназначенные для чужих ушей. В кабинете шефа Карлсхорста нередко обсуждали вещи, которыми ни одна разведка не имела права заниматься. Под его руководством не только снабжали Москву ценными сведениями, но и устраняли тех, кого в столице считали «неудобными»110.