Меню закусочной оказалось коротким. Тут можно было взять суп из говядины, второе блюдо – отварная говядина из того же супа; и, наконец, компот, пахнувший говяжьим бульоном. Устроились у витрины за круглым столиком. Неторопливо разделались с едой, разговаривая о планах на лето. Иван Ерофеев, уже побывавший в отпуске, рассказал, как в предгорьях Урала туристы на лошадях забрались в одну деревню, где всего три дома. Быстро стемнело, возвращаться, не зная дороги, боязно, вниз запросто упадешь. А местные жители с незнакомцами говорить почему-то боятся. Тогда путешественники взялись за хвосты лошадей и пошли следом за животными. Через пару часов оказались на дороге, по которой спустились к базе отдыха.

– Люблю я лошадей, – Иван Ерофеев вытер салфеткой губы и пышные седые усы. – Лошадь больше человека понимает. И ей, в отличие от человека, можно доверять.

Ерофеев протер темные очки, закрывающие пол-лица, пригладил густые бакенбарды. Через минуту все сели в машину и поехали к другому поселку: по его окраине проходила железная дорога. Вадим Гурский смотрел вперед и думал, что таким способом, наспех, без подготовки, свидетелей не убирают. Хорошо бы встретиться с представителем преступной группировки, которая контролирует тот район, изложить свою просьбу и договориться насчет оплаты. Местная братва выберет подходящее оружие, найдет киллера и все сделает быстро и без лишнего шума.

Но сейчас все правила летят к черту. Если свидетеля прячут менты, значит, этот рыночный торгаш что-то знает. Тут надо действовать быстро, своими силами. «Тойота», на которой они сейчас едут, не значится ни в каких базах данных, номера липовые. И ребята с Гурским верные, оба хорошие стрелки. Им терять нечего. Ерофеев осужден заочно на двадцать пять лет тюрьмы – на нем несколько трупов и много всякого другого; попадать живым к ментам он не захочет. А про Пашу Пулемета и говорить нечего…

* * *

Девяткин и Сыч прибыли к дому номер семь по Строительной улице к обеду. Они велели водителю казенной машины никуда не отлучаться, потому что, может статься, здесь они долго не задержатся. Сыч вошел в квартиру первым, за ним поднялся Девяткин. Милиционер, проснувшийся незадолго до появления начальства, пил на кухне чай и по второму разу читал вчерашнюю газету. Он коротко доложил, что за время дежурства никаких происшествий не было.

Девяткин включил верхний свет, уселся за столом в большой комнате и вытащил из портфеля два альбома с фотографиями. Усадив Афонина рядом, сказал:

– Петя, ты только не торопись. Смотри внимательно. Некоторые снимки сделаны два-три года назад. За это время человек может измениться. Располнеть или похудеть, покрасить волосы или отпустить усы. Люди в первом альбоме – несудимые, но с законом не в ладах. То, что они гуляют на свободе, – недоработка милиции. Во втором альбоме – относительно молодые люди: бандиты, убийцы, грабители. Еще та публика. Смотри внимательно. Если никого не узнаешь, у меня с собой компьютер. Там есть еще фотографии.

Афонин, прикурив папироску, пустил дым и перевернул первую страницу альбома. Он уже видел множество таких физиономий. От обычных людей уголовники ничем не отличаются, только на плечах, спине и груди наколки: церкви, кресты, распятья, фашистская символика и похабные рисунки… Вот этот хмырь похож на продавца винного отдела в магазине «Восток», а этот чем-то смахивает на дворника из соседнего дома. А этот, молодой и здоровый… Афонин поднялся из-за стола, дошагал до подоконника и остановился. Этот человек из альбома смахивает…

Из окна было видно, как к повороту медленно подходит тяжелый товарный состав. Примчался ветер, подняв облако белой пыли. Локомотив замедлил скорость, стало слышно, как грохочут колеса на стыках рельс. В окнах мелко задрожали стекла.

* * *

Милицейская машина, на которой приехали Девяткин и Сыч, стояла в тени старого дерева, с задней стороны дома. Водитель опустил боковое стекло и приготовился к долгому ожиданию. Включил радио, достал из сумки бутерброды и открыл термос с чаем. Вокруг было пусто. Только бездомная собака лежала неподалеку, словно кого-то ждала. Кажется, в этом поселке люди не живут. А если и живут, появляются только по ночам, когда перестает дуть проклятый ветер, который приносит мелкую белую пыль с цементного завода.

– Эй, друг, – рядом с машиной неизвестно откуда появился мужчина с черными бакенбардами и седыми усами. Он снял очки, положил их в нагрудный карман пиджака. – Не знаешь, где тут можно водички попить?

– Водички? – переспросил водитель.

Он успел подумать, что перед ним наверняка милиционер в штатском, который охраняет свидетеля. Но тогда почему он спрашивает про воду? Разве в доме нельзя напиться? Водитель не успел додумать свою мысль. Незнакомец вытащил из-за спины пистолет с глушителем. Хлопнул выстрел. Пуля пробила височную кость, вышла из шеи и застряла в переднем пассажирском сиденье. Пакет с бутербродами вывалился из рук. Ерофеев выстрелил второй раз; пуля вошла в верхнюю левую челюсть, выбила зубы и, изменив траекторию движения, застряла в правой скуле.

Из открытого рта водителя вывалился кусок недоеденного бутерброда и полилась кровь. Он сполз немного вниз, термос с горячим чаем опрокинулся на ноги. От брюк стал подниматься прозрачный густой пар. Ерофеев сунул пистолет под ремень, снял очки и платком тщательно вытер белую въедливую пыль. Отсюда он видел, как «Тойота», за рулем которой сидел Гурский, выехала из-за дальнего угла дома и остановилась на другой стороне улицы, где начинался пустырь.

Клоков вышел из машины, открыл багажник, вытащил автомат Калашникова, вставил пулеметный магазин на сто патронов, повесил ремень на плечо. Второй снаряженный магазин засунул под ремень брюк. Подумал секунду и рассовал по карманам куртки три осколочные гранаты. Паша и Гурский пересекли улицу, вскоре появились из-за ближнего угла. Собака при виде незнакомцев, поднимаясь с горячей земли, оскалила зубы и тихо зарычала. Мужчины вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице.

Ерофеев остался стоять на прежнем месте. Его задача самая простая: когда все будет кончено, надо поджечь дом. После хорошего пожара, когда следствию не останется никаких следов, трудно будет разобраться, кто стрелял, в кого и по какой причине. Две канистры по сорок литров каждая дожидались своей минуты в багажнике машины.

* * *

Девяткин, сидя на табуретке у стола, почувствовал, что сейчас Афонин скажет что-то важное. Похоже, он узнал человека из альбома. Но Афонин пыхтел своей папиросой, топтался возле подоконника, разглядывая дровяной сарай внизу и светлую машину на другой стороне улицы. Видно, только что подъехала – еще пять минут назад ее не было. Красивая, иностранная. Из машины никто не выходил. Афонин отступил от окна, через плечо Сыча снова бросил взгляд на фотографию в альбоме.

– Изжога у меня с утра, – сказал он. – Не пойми от чего.

– Не тяни, – сказал Девяткин. – Этот кадр? Павел Клоков. Кличка Пулемет. Страсть к автоматическому оружию. Привык стрелять по делу и без дела. Такая у него манера поведения: сначала стреляет, а все остальное потом. На закуску. Третий год в розыске. Возле ресторана что-то не поделил с кавказцами. Их было семеро, но у Паши был автомат Калашникова…