– Я ошибиться не боюсь, – сказал Афонин. – У меня глаз как алмаз, в этом не сомневайтесь. Если человека раз в жизни мельком увидел – все. Будто сфотографировал. Короче, это он. Тот самый мужик, что вылез из машины. Ну, когда приехали менты, он стал из автомата стрелять.

– Ничего не путаешь? Точно он?

– Я же говорю: у меня глаз как алмаз. Сто пудов – он.

– Хорошо, – Девяткин улыбнулся. – Сейчас протокол напишем….

Мелко задребезжали стекла – значит, товарный состав подходил к повороту, сбрасывая скорость. Локомотив послал в пространство протяжный гудок. В эту минуту раздался громкий стук в дверь. В коридор из соседней комнаты вышел милиционер в штатском, охранявший Афонина, вопросительно посмотрел на Девяткина и спросил:

– Ну что, открывать?

– Только спроси, кто пришел, – ответил Девяткин.

Он подумал, что это поднялся водитель машины, чтобы стрельнуть сигарету или воды напиться. С места, где сидел Девяткин, входная дверь не видна. Чтобы до нее добраться, нужно пройти коридором и свернуть направо в темный закуток. Вот из коридора послышались шаги, какая-то возня. Затем два сухих пистолетных хлопка и автоматная очередь, очень громкая в закрытом пространстве комнат. Девяткин вскочил на ноги, одной рукой вытащил пистолет, другой рукой сграбастал за шиворот рубахи остолбеневшего от страха Афонина.

– Держи дверь под прицелом, – скомандовал Девяткин Сычу. – Если будет жарко, прыгай в окно. Внизу какой-то сарай.

Сыч тоже вытащил ствол, снял предохранитель. В коридоре ударила еще одна длинная автоматная очередь. Паша Пулемет стрелял наугад, во все цели, показавшиеся ему подозрительными. Он переступил через тело убитого оперативника и дал короткую очередь в изъеденный молью тулуп, висевший на гвозде.

Притянув к себе Афонина, Девяткин толкнул его вперед, в смежную комнату. Свидетель пришел в себя после первого испуга; он вдруг дернулся куда-то в сторону, пытаясь вырваться, и заорал:

– Нет!! Отпусти, скотина! Пусти…

– Стой, дурак, – прошипел Девяткин, закрывая дверь. – Стоять…

В этот момент Паша Пулемет и Гурский, шагавший за ним, дошли до большой комнаты. Паша зубами выдернул из гранаты предохранительное кольцо и, бросив ее в комнату, прижался спиной к стене коридора. Девяткин почувствовал, как пол уходит из-под ног, на голову сыплется труха, из щелей на потолке летит густая пыль. Вздрогнули стены, от грохота заложило уши. Афонин, собрав все силы, рванулся куда-то. В кулаке Девяткина остался воротник его рубахи. Но Девяткин все же изловчился схватить свидетеля за худое плечо, сжать ключицу пальцами.

Афонин, недолго думая, впился зубами в чужую руку и рванул дальше. Через другую комнату выскочил в коридор, бросился на кухню, будто там его ждало спасение. На секунду остановился в дверях, соображая, что делать дальше. Короткая очередь ударила по ногам; одна пуля вошла чуть ниже колена, перебив кость. Афонин растянулся на досках пола и завыл от боли.

Паша направился к кухне. По дороге он бросил гранату в одну из смежных комнат, где за фанерным шкафом спрятался Девяткин. Снова пол качнулся под ногами. Вылетели оконные стекла, шкаф развалился на куски и погреб под собой Девяткина, завалив его щепками и негодным тряпьем.

Паша Пулемет подошел к Афонину. Наклонившись, перевернул его с боку на спину. Афонин дышал часто, бешено вращал выпученными глазами. Он хотел о чем-то попросить своего убийцу, только не знал, о чем просить. Вадим Гурский стоял рядом. Он вытащил из кармана фотографию, взглянул на Афонина и сказал:

– Этот гад. Этот самый.

Пулемет опустил ствол и дал короткую очередь поперек груди и в голову. Тут раздался пистолетный выстрел, за ним другой. Пули просвистели где-то совсем близко. Пулемет, обернувшись, дал очередь вдоль коридора. В ответ прозвучали еще два пистолетных выстрела, и только чудом пуля, пролетевшая у виска, не задела Пулемета, отступившего в сторону.

Гурский распластался на досках пола, целя из пистолета в темное пространство, закрытое густой пыльной завесой. Он выстрелил несколько раз. И не услышал ответных выстрелов.

Капитан Сергей Сыч не был ранен осколками. Когда взорвалась первая граната, он упал на пол. А стол, подпрыгнувший чуть не до потолка, повалился на него, ударил столешницей по руке, сжимавшей пистолет. Сыч вскрикнул от боли, почувствовав, как хрустнули кости предплечья. После взрыва опустился плотный занавес пыли, сквозь который в шаге ничего не увидишь.

И еще из другой комнаты докатился крик Девяткина:

– Уходи, капитан!

Куда уходить, вопроса не было. Сквозь пыль пробивалось тусклое свечение двух разбитых окошек. Сыч, превозмогая боль в руке, поднялся на ноги. Дышать было нечем, ботинки скользили по битому стеклу. Со стороны коридора ударила короткая автоматная очередь, кто-то выстрелил из пистолета. И снова, выбивая труху из старых стен, веером разошлась длинная автоматная очередь. Переложив пистолет в здоровую левую руку, Сыч дважды выстрелил на звук, но, видно, промахнулся.

– Уходи, капитан! – снова заорал Девяткин. – Уходи!

Пространство плыло перед глазами, и Сыч вскарабкался на подоконник только с третьей попытки. Плохо соображая, что делает, въехал плечом в оконную раму. И в следующее мгновение вместе с ней полетел вниз. Свалился на односкатную крышу дровяного сарая, по ржавым кускам кровельного железа, словно с ледяной горки, съехал вниз. Чудом не поломав ноги, оказался в густом бурьяне, разросшемся под окнами. Тут грохнул новый взрыв, из окон посыпалось стекло, появилось облако дыма. Можно не сомневаться: после этого взрыва Девяткин не уцелел.

Глотнув свежего воздуха, Сыч вытер рукавом слезящиеся глаза. Поискал по карманам мобильный телефон, но не нашел ничего, кроме хлебных крошек. Даже наручные часы на стальном браслете куда-то пропали. Он засучил окровавленный рукав рубахи. Кажется, повреждение серьезное: из-под лопнувшей кожи торчит острый край сломанной лучевой кости. И снова рассыпался треск автоматной очереди. Это где-то наверху, но не в верхней квартире, а ниже.

Сыч выбрался из зарослей крапивы и репейника и зашагал к железнодорожной ветке. Правая нога почему-то подламывалась в колене и не хотела держать вес тела, а левая после удара о крышу дрожала от слабости и плохо сгибалась. Он еще не мог понять, как выбраться живым из этой переделки. Но уяснил: по эту сторону дороги для него спасения нет. Убийцы, кончив дело, спустятся вниз – и придет его черед помирать. Значит, надо перебираться на другую сторону насыпи. Там виднеются какие-то постройки – то ли склады, то ли брошенные сараи и заросли елей. Есть шанс спрятаться в них, дождаться милиции.

Он остановился и оглянулся назад в тот момент, когда человек с автоматом выходил из-за угла дома. Паша Пулемет был одет в куртку, когда-то светлую, а теперь темно-серую из-за въевшейся пыли и копоти. Лицо тоже серое, какое-то плоское, короткие волосы встали дыбом. Паша нутром чувствовал близкую кровь, понимал, что жертва не уйдет. Этот запах щекотал ноздри, будоражил душу охотника. Паша отстегнул от автомата расстрелянный магазин и достал из-под ремня снаряженный. Зарядил оружие на ходу и, передернув затвор, дослал патрон в патронник. Шел неторопливо, словно боялся споткнуться на твердых как камень комьях земли и, потеряв равновесие, растянуться на грунтовой тропинке. Он уже наглотался тротилового смрада и теперь испытывал мучительную тошноту и резь в глазах.