это от инстинктов порядка, унаследованных от времён уважения к социальным авторитетам, от времён социального мира, инстинктов, благодаря которым, исповедуя символ веры революционного бреда, люди остаются непоследовательными в практике жизни. Громадная социальная опасность длительных революционных эпох и состоит в том, что постепенно утрачиваются самые инстинкты порядка и подготовляется хроническая социальная болезнь, чреватая неслыханными социальными бедствиями.

Ле Пле говорит, что Франция совершила величайшее преступление, привив всем народам Европы революционный яд, под зловредным гипнозом которого они по наклонной плоскости стремятся в бездну анархии. Он смотрел на своё дело как на дело покаяния за всю Францию, как на дело исправления причинённого ею зла.

Как человек верующий, я говорил бы несколько иначе, но не могу не признать правду его взглядов не только с точки зрения социальной науки, но и с точки зрения веры. Более того, читая выдержки из его трудов, я приходил в восторг от необыкновенной ясности его мыслей, от его здравомыслия, от благородной неподкупности его совести, его добросовестности, от высокого благородства его убеждений и побудительных причин его деятельности, находя в ужасах нами пережитого и специфическом характере нашего освободительного движения яркое подтверждение его взглядов.

Во Франции он основал «школу социального мира», к которой в настоящее время принадлежит целый сонм выдающихся учёных, политических и социальных деятелей, основал печатный орган под названием «Социальная реформа», напечатавший за время многолетнего своего существования много ценного материала по социологии и много научных трудов по обработке этого материала.

Ле Пле очень настаивал на том, чтобы дело социального мира не имело исключительно характер академический, а непременно делало жизненное практическое дело применения к жизни добытых истин и стройной организации жизни на их основе. Признавая, что та же социальная опасность угрожает всей Европе, он желал придать «Обществу социального мира» характер международного союза и успел при своей жизни учредить или, вернее, вызвать к жизни несколько отделений общества в других странах. Он умер в начале восьмидесятых годов. В прошлом году ему воздвигли в Люксембургском саду в Париже красивый памятник, но Франция не становится на указанную им дорогу, и сами его последователи не остались верны его заветам, придав «Обществу социального мира» чисто академический характер и на том успокоившись. Принадлежать к «Обществу социального мира» считается желанным отличием, это «принято», на это «хорошо смотрят», но это ни к чему не обязывает, кроме нравственной порядочности в общепринятом смысле этого слова.

Генеральный секретарь этого высоко симпатичного дела, Обюртен, автор обширной монографии о ле Пле[41], его жизни, деле и печатных трудах, прочтя напечатанные на французском языке руководящие правила нашего Трудового братства[42], написал мне письмо, предлагая стать членом их общества и сотрудником их журнала.

Радуясь случаю, дозволившему мне познакомить вас с этим знаменательным, высоко полезным и глубоко симпатичным явлением французской жизни, считаю основательным поставить вопрос о том, не признаёт ли наше совещание желательным осуществить светскую организацию, о которой идёт речь, именно в форме отделения «Общества социального мира» в России.

Очень жаль, что ваш согражданин г. Богуславский, знавший о предстоящем нашем совещании, не ознакомил нас с проектом устава «Общества объединения всех славянских народностей России» раньше его утверждения. Мы могли бы обсудить его предложения и формулировать устав несколько иначе, если бы признали желательным учреждение общества именно этого типа. Устав общества уже утверждён, и мы могли бы им воспользоваться только в том случае, если бы признали возможным присоединиться к этому обществу при согласии его учредителей изменить некоторые пункты устава. Во всяком случае многие пункты его и особенно вся финансовая сторона дела по своей новизне требует тщательного обсуждения, невозможного в настоящем собрании. Сожалею, что это лишает меня возможности более настойчиво рекомендовать это дело, несмотря на столь ценные лично для меня задачи, как те, кои вызвали прямое заявление § 5, что «заведения православного Крестовоздвиженского трудового братства, устроенные в имении Н. Н. Неплюева в Черниговской губернии, будут приняты нами за образец».

Возможен и ещё один исход, если одна из существующих партий пожелала бы действовать в желанном нами направлении и нашла бы это совместимым со своей программой и посильным при тех трудах, которые соответствуют её главной задаче.

Во всяком случае и светская организация, как и религиозная, должна быть делом любви, проповедью любви, упорядочения умов, сердец и жизни любовью. Не сомневаюсь, что на деле любви многие придут к уразумению вечной правды любви, возрастут любовью до веры в Источник любви, как это и случилось с ле Пле.

Его поразила явная лживость основного положения Руссо, на котором сознательно или бессознательно зиждется всё мировоззрение большинства энциклопедистов, деятелей первой французской революции и их последователей: безгрешность человеческой природы. Именно в силу этого догмата революционного катехизиса и утверждают, что всё зло жизни происходит не от общечеловеческой греховности, а от зла, насильно навязываемого безгрешному большинству разными социальными авторитетами. Уничтожить уважение к этим авторитетам, приучить ставить их ни во что, перестать повиноваться им, значит, по их понятиям, изъять их из-под развращающего влияния, завоевать им свободу широкого проявления своей безгрешной и непогрешимой индивидуальности, того, что теперь называется свободой самоопределения. Как только это будет сделано, водворится, они клянутся в том, ничем ненарушимое мирное благодействие для всех. Для этого только и нужно безграничное народоправство, неограниченное самодержавие большинства. Простой подсчёт голосов при всеобщем равном и тайном голосовании даёт верховный закон воли народной, безгрешной и непогрешимой, как папа римский.

Разум человеческий – раб воли его. Чего желает воля, то оправдывает разум, услужливо подыскивая разумные основания и оправдания в том или другом направлении. Тот же человек, при разном духовном настроении, мыслит совершенно разно, удовлетворяясь при одном настроении тем, что для него же будет явно неосновательно при другом, понимая прекрасно то, что при перемене настроения становится для него непонятным, и наоборот, часто удивляясь потом тому, как мог «так думать и чувствовать».

Пока сердце бедно любовью, человек легко за любовь принимает эгоистические капризы сердца своего. Жизненная ценность любви, её мировое значение для него непонятны. Он не любит, а только мечтает о любви и принимает за любовь к человечеству желание для него безграничной свободы, в действительности потакая тем собственной похоти своеволия, полагает любовь к человечеству в признании догмата безгрешности человеческой природы и непогрешимости воли народной, принимает за освободительное движение колебание всех социальных авторитетов, что в действительности ласкает его похоть слепой гордости. Услужливый разум для всего этого подыскивает оправдания, кажущиеся ему достаточно убедительными и разумными. В действительности он ещё не любит человечества, не ревнует о благе его, и