Спустя несколько лет Угурлян смягчил свою позицию – говорил, что как-то не вполне уверен в своей трактовке, хоть никогда открыто не отрицал сказанное; но в 2012 году я не могла предугадать, что он заговорит по-другому. Фраза Угурляна побудила меня углубиться в поистине мрачные темы. И начался этот экскурс очень скоро, одним зимним днем в Париже.

Когда я намекнула, что такое событие могло произойти, в беседе с еще одним коллегой Жирара, Бенуа Шантром (мы как раз шли в кафе из издательства «Flammarion», где у него рабочий кабинет), его лицо гадливо скривилось, словно он надкусил лимон. Нет, это невозможно, сказал он, и я поспешила сменить тему, чтобы он поскорее позабыл о моем предполагаемом ляпсусе. Очевидно, Шантр не поверил в правдивость этой истории, но я часто обнаруживала, что восторженные друзья оберегали Жирара, как бы выстраивая вокруг него стену, и никому не хотелось совать нос в его частную жизнь; эта почтительность свойственна даже тем, кто не принадлежит к его ближайшему окружению.

В общем, спустя долгое время я сделала вторую попытку, подняв эту тему в беседе с Сандором Гудхартом из Университета Пёрдью – другим коллегой Жирара. Гудхарт жизнерадостно загоготал, потешаясь над этой гипотезой. «При линчевании не бывает „наблюдателей“, – сказал он мне с хохотом. – Если ты присутствуешь на линчевании, ты один из линчевателей!» Да, в общем и целом это действительно так. Линчеватели не приглашают беспристрастных зрителей. О линчеваниях либо рассказывают сами линчеватели, находя себе оправдание и сами себя обеляя, либо не рассказывает никто. В более поздних работах Жирара утверждается, что наблюдатели самим присутствием подрывают необходимое единодушие участников. Однако я припомнила фотографии tondues и лица людей на балконах и в окнах – тех, кто не вполне поддался этому безумию. Хотя бы несколько человек наверняка случайно оказывались в неподходящий момент в неподходящем месте. Наряду с участниками были и «наблюдатели».

Линчевания не обязательно происходят спонтанно. В США многие линчевания совершались в заранее объявленный час и, несомненно, притягивали зевак, хотя все равно невозможно вообразить, что Жирар был таким зевакой. Эти линчевания были ритуализованными мероприятиями с предрешенной развязкой, иногда планировались заранее и рекламировались в газетах, собирали большие толпы белых, приходивших целыми семьями, – совсем как казни на гильотине в дни Французской революции. По этому торжественному случаю мужчины наряжались в воскресные костюмы, дети играли, взрослые рукоплескали, а тем временем затяжные дикарские зверства продолжались с различными вариациями: жертв расчленяли заживо, обливали бензином и поджигали либо пытали до смерти какими-то другими способами. Из частей тел мастерили жуткие сувениры, а фотографии расправы издавались в виде почтовых открыток. Затем произошедшее описывалось в газетах, причем слово «предполагаемый», которое в этом контексте указывает на наличие обвинений, а не на судебное решение, подтвержденное доказательствами, в этих заметках попадалось нечасто. На фоне исторических документов «Почтительная потаскушка» Сартра, эта якобы «остроактуальная» пьеса о расизме, выглядит до нелепости благостной и наивной. Читая о том, что творилось на самом деле, испытываешь неописуемую подавленность и омерзение. Но я эти материалы прочла.

Я все еще продолжала проверять утверждение Угурляна о «переломном моменте». Он сказал, что дело было на юге США. Я поискала в интернете данные о линчеваниях, случившихся примерно когда Жирар был в Северной Каролине и даже позднее. Начитавшись такого, возвращаешься во времена, когда черному при разговоре с белым полагалось снимать шляпу, а взгляд глаза в глаза считался «наглостью». В присутствии белых черные должны были почтительно делать шаг вбок и наклонять головы. К белым обращались «мистер», «сэр» или «мэм», а к черным – по имени, «эй ты» или даже оскорбительными словами. Любое нарушение правил, стиравшее межрасовые и классовые различия (допустим, кто-то приобрел новый автомобиль, который сочли «слишком шикарным» для его социального статуса, или поздоровался «свысока»), могло послужить поводом для того, чтобы сделать с человеком чуть ли не что угодно. Однако же когда после манифеста Линкольна об освобождении рабов общество законсервировалось в состоянии стагнирующей разобщенности, насилие почти сошло на нет; маловероятно, что в пору своего пребывания на Юге в 1952–1953 годах Жирар стал свидетелем подобных событий.

В 1954 году линчеваний и других насильственных преступлений на расовой почве вновь стало больше; это случилось после решения по иску «Браун против Совета по образованию» и отмены принципа «разделены, но равны» в области школьного образования. Спустя год четырнадцатилетний мальчик из Чикаго Эмметт Тилл был подвергнут ужасным пыткам и убит в Миссисипи за то, что свистнул вслед белой женщине. Это дело потрясло страну и привлекло неотрывный интерес мировой прессы. Распухшее, изуродованное тело мальчика обнаружили спустя несколько дней в реке Таллахатчи. Ужас и жалость, вселяемые фотографиями изуродованного тела на похоронах – сраженная горем мать потребовала не закрывать гроб, – захлестывают нас и сегодня, спустя шестьдесят лет, хотя мы не были тому непосредственными свидетелями. Жюри присяжных (кстати, в него запретили включать женщин и афроамериканцев) посовещалось час и оправдало обвиняемых.

Мужчины, убившие Эмметта Тилла, сознались в содеянном в интервью, опубликованном в 1956 году в журнале «Look». Всю оставшуюся жизнь – еще несколько десятков лет – они прожили на свободе, так и не раскаявшись.

* * *

Есть и другой резон смягчить категоричность утверждения Угурляна, как сделал в 2017 году он сам. Жирар лично отмел гипотезу о том, что его отчетливые интуитивные догадки о механизме козла отпущения зародились на американском Юге. В беседе с Марией-Стеллой Барбери для сборника «Тот, через кого скандал приходит»102 он сказал: