– Пудру разбила только что, я же тебе говорила.

Даша смотрит на меня так, словно собирается защищать диссертацию перед строгой комиссией, а я – ее оппонент. Она, очевидно, вспомнила, что не поверила мне – как и всегда. И ей стыдно. А признать еще стыднее – как и всегда…

Это означало бы – признать, что я лучше…

Слух о присутствии моего первого мужа облетает всех знакомых, которых здесь больше, чем мне хотелось бы. Все всё знают, с интересом наблюдают за нами. Я не знаю, как себя вести – как и на всех свадьбах, где я не работаю, а просто гость. Алекс всегда Алекс. Самодостаточен, и рядом с его сияющим совершенством я опять чувствую свое кричащее уродство, начинаю нервничать. Ситуацию спасает Дашин папа – оттанцевав с дочерью, он вошел в раж и хочет продолжить со мной.

– Пойдем, Маргуля, потанцуем, моя хорошая.

И берет меня за руку – за запястье. Грубым, пьяным движением. Поверх его руки сразу же ложится ладонь, пугая контрастом между кистями, – его старой и жилистой и Алекса – смуглой и слишком тонкой для мужчины такого роста.

– Молодой человек. Могли бы спросить разрешения у меня – дама все-таки не одна.

Мысленно я произношу все известные мне проклятья и матерные слова, спешу скорее вытащить из-под стола свою ненавистную юбку и отдаться на волю судьбы и Дашиного отца, который, к счастью, пьян настолько, что дерзости не заметил, а только заржал как конь и погрозил Алексу пальцем. Его реакции я уже не вижу – концентрирую внимание на том, чтобы не впечататься в колонну со своим кавалером.

Через три минуты чувствую Алекса рядом. Вижу, как он танцует в нескольких метрах от меня – с другой девушкой, разумеется. И вдруг я понимаю, что музыка – та самая, наша музыка.

Девушка мне знакома – Дашина институтская подруга. Начинаю судорожно соображать, может ли она знать, кто он. Нет, не может, если ей никто не сказал. Она в строгом белоснежном деловом костюме, в узкой короткой юбке… Ох, да что я к этим юбкам привязалась!

Взгляд все равно возвращается к ним – хотя мне надо бы подумать о том, как избавиться от своего партнера. Ее ручки лежат у Алекса на плечах, и вдруг она – раз – и быстро поправляет его челку… Моим движением. Моим движением…

Или – не моим?

Ты – уже не мой?

Все, это последняя капля, я не в силах справиться с собой. Выдираюсь из объятий Дашкиного отца и спасаюсь бегством.

В курилке весело. Дашкины коллеги сравнивают свои часы на предмет стоимости. Пьяный Андрюша лежит на подоконнике. Жених….

У меня в руках какой-то кусок чего-то съедобного. Похоже на тарталетку или пирожок. Я стою, уставившись на этот предмет, и жадно вдыхаю едкий запах дыма. Глубоко, в самые легкие, до самого донышка души.

Из оцепенения меня выводит Дашка. Растрепанная и злая, она вываливается из дверей, застревая юбкой в трех местах.

– Марго, хватит жрать, а? – Пирожок летит в урну. – Ты и так толстая, посмотри на себя, тебе худеть надо! Что ты тут стоишь? Андрей, а ты что тут лежишь? Мам! Мааааам! Марго, идем, поможешь. Поправишь мне тут, а тут завяжешь…

Мы отходим, а точнее – меня оттаскивают к уборной, к большому зеркалу. Да, похудеть не помешало бы. Я послушно и автоматически поправляю и завязываю. Шнурую и закалываю. Покорно мычу и киваю в ответ на любые реплики. Что я делаю здесь, ну что? Почему я шнурую и закалываю здесь это ? Где я могла бы быть сейчас, с кем? Чего я хочу?

Возвращаясь обратной дорогой в зал, я цепляю взглядом окно. И красивую машину Алекса, на которую все сегодня пялились. И девушку в белом строгом костюме, садящуюся в нее с той стороны, которая как раз мне видна. Мне с утра пришлось три раза юбку поправлять, прежде чем он смог нормально закрыть дверь, а у нее короткая совсем – не стесняет движений… Дались мне эти юбки…

– Марго, мне что, сто раз тебя спрашивать – ты чай будешь или кофе?

«Я чужая», – думаю я.

Оборачиваюсь и, видя Дашкино лицо, вдруг понимаю, что последнюю фразу я произнесла вслух. Ее глаза как-то очень сильно меняются. Она делает шаг вперед и прижимается ко мне тесно-тесно, всем телом, всем завязанным, шнурованным, только что поправленным, словно не боится ничего помять и смазать.

– Я тоже, Марго. Мы все чужие.

К чему сейчас вспомнилось, а? Я сто лет не общаюсь с Дашкой, не вижу ее родителей. Даже почти забыла, как Алекс бросил меня одну. Тем более что это случилось не впервые и повторялось не единожды.

К чему вспоминать то, от чего только больно?

На диване застонала Мэри, я невольно прислушалась:

– Не надо… за что?

Бедная девочка… Даже во сне она продолжает съедать себя, не может расслабиться и отдохнуть, как положено. Даже там ее преследуют призраки ее собственной жизни – как и меня, в общем-то. И есть один общий. Один на двоих – как корь в большой семье. Призрак Алекса.

Она спит почти до самого вечера, и я борюсь с желанием разбудить ее. Видимо, стресс затянулся, и самое лучшее лекарство – сон.

Мэри выплыла в кухню в тот момент, когда я сбрасывала со сковородки очередной блин – сама я их не ем из-за постоянной диеты, но Мэри любит, и потому я решила порадовать ее. Сонным еще голосом она тянет:

– Скооолько времениии? – и потягивается, как кошка, вцепившись наманикюренными коготками в дверные косяки.

– Уже девять. Ты проспала весь день.

– О… – лицо принимает расстроенное выражение. – Что ж не разбудила?

– У тебя очень усталый вид, Мэри.

– Н-да… счастливая новобрачная, – фыркает она и усаживается за стол, забрасывает ноги на табуретку, скрещивает лодыжки. Я замираю, наблюдая за этим зрелищем – она всегда казалась мне неземным существом, и всякий раз я не верю своему счастью – вот она, в моей квартире, в моей кухне. Моя Мэри.

– Марго, блины, – замечает она, и я дергаюсь к плите, где на сковороде уже дымится сгоревший наполовину блин.

– Черт!!!

– Брось ты это. Я не хочу есть. Посиди со мной, пожалуйста.

Я с сомнением смотрю на оставшееся тесто, но Мэри, докурив, встает и решительно выливает полужидкую массу в раковину, берет меня за руку и тянет в большую комнату. Там уже темно – шторы задвинуты, и свет фонаря почти не пробивается. Я вдруг ощущаю потребность в свечах – не знаю, почему, но, когда Мэри у меня, мне постоянно хочется вот таких посиделок с горящими свечами, коих у меня коллекция. Заодно приношу пепельницу – Мэри, конечно, захочет курить, но встать и выйти в кухню ей лень. Садимся на диване рядом, поджав под себя ноги. Молчание становится вязким, как кисель, слышно только потрескивание свечей – говорят, это плохой знак, если свеча горит с треском.

– О чем ты думаешь, Марго? – первой не выдерживает Мэри.

– Не будешь смеяться?