выяснить, то заставила себя назвать его «длинным плащом» вместо того, чтобы дать ему цвет, и всё же я очень хотела, чтобы у него был цвет. Точность казалась мне оружием, средством борьбы с «судьбой». Джейн читала «Уловку-22», но могло быть и по-другому. Всегда может быть по-другому.

Собирая материал, я периодически натыкалась на упоминания белого в желтую полоску полотенца, впитавшего кровь Джейн. По неизвестным мне причинам детективы всегда полагали, что Джейн оно не принадлежало; как чулок, которым ее душили, оно считается «привнесенным на место происшествия». В каких-то материалах оно присутствует, а в каких-то нет. Часть меня сомневалась, существовало ли оно на самом деле. Я включила его в «Джейн», но со знаком вопроса.

Почему-то именно о полотенце я решила первым делом спросить Шрёдера в телефонном разговоре тогда в ноябре.

Забавно, что вы о нем заговорили, — сказал он. — Это полотенце сейчас лежит прямо передо мной на столе.

Прихожая моей квартиры сделала еще один нырок.

Поплыл и зал суда, когда несколько месяцев спустя на январских слушаниях Шрёдер на моих глазах натянул латексные перчатки и достал это полотенце из картонной коробки для вещдоков, точно обломок кораблекрушения, принесенный темными водами Стикса. Ткань реальности чуть надорвалась, чтобы впустить его.

К тому времени как судмедэксперт развернет это полотенце на июльском заседании суда, чтобы описать происхождение «обильного насыщенного пятна крови» в его середине, сюрреалистическое, однако, уступит место ужасному. Может, я и не застала Джейн, но я знаю, что во мне та же кровь. То же знает и мать. И моя сестра. Я думаю об этом каждый раз, когда вижу его, и каждый раз чувствую себя так, как будто на моем горле сжимается чья-то рука. Если бы меня спросили, я бы сказала, что эта плотная беспорядочная спираль засохшей коричневой крови, пролитой тридцать шесть лет назад, — самое грустное, что я когда-либо видела. Нет счастья, нет желаний.

Свидетели и детективы сворачивают и разворачивают это полотенце много раз, всегда как-то торжественно и церемонно, будто флаг. Но флаг какой страны — я не могу сказать. Какой-то темный полумесяц земли, где страдание, в сущности, бессмысленно, где настоящее проваливается в прошлое без предупреждения, где нам не избежать участи, которая страшит нас больше всего, где проливные дожди вымывают из могил тела, где горе длится вечно и сила его не угасает.

Полотенце оказывается лишь прелюдией. Один за одним из коробки с вещдоками появляются на свет все остальные предметы, принадлежащие той ночи. Каждый упакован в полиэтиленовый пакет, точно из какой-то чокнутой химчистки. Ритуал таков: детектив извлекает предмет из пакета и передает его Хиллеру, который затем чинно подносит его судебно-медицинскому эксперту, будто передавая факел. Судмедэксперт затем демонстрирует предмет суду и описывает его для протокола. Во время показа я составляю собственный список:

• один широкий пыльно-голубой шарф, 100 % шелк, очень милый;

• один серо-голубой джемпер, вероятно, шерсть, похоже на твид, на вид чуть выше колена, слева на груди серебряный значок;

• одно шерстяное пальто, не то голубое, не то серое (это объясняет, почему в газетах и книгах не сходятся описания), на вид в пятнах крови, сложно сказать;

• куча одежды на плечиках;

• одна синяя водолазка, на вид хлопок, вывернута наизнанку, тоже, кажется, в крови;

• одна пара колготок, размечена кусочками липкой ленты по всей длине;

• одна бледно-желтая нижняя юбка с узором из божьих коровок;

• одна пара белья в желтый цветочек, размер 7, тоже с божьими коровками;

• один такой же лифчик, опять божьи коровки;

• одна небесно-голубая повязка на голову из жатой ткани, около дюйма шириной, в брызгах коричневой крови.

Когда судмедэксперт демонстрирует джемпер, нижнюю юбку и пальто, в зале суда вдруг возникает женский силуэт. Размер 7. Силуэт Джейн. Можно заметить, с каким старанием она подбирала предметы и сочетания цветов: желтые под одеждой, целая схема оттенков голубого поверх. Ее нижнее белье как будто появилось из машины времени. Божьи коровки, бог ты мой.

Каждый раз, когда показывается «предмет № 32», по залу пробегает ропот. «Предмет № 32» — это колготки, которые были на Джейн в ночь ее убийства. Обвинение также подготовило цифровое изображение колготок — две коричневые ноги носками внутрь на белом фоне. Судьба человека зависит от этих истрепанных косолапых колготок, полупрозрачной оболочки ног, пусто пляшущей в воздухе.

На другой странице своего желтого блокнота я начинаю новый список — каталог произносимых в суде слов, которые меня будоражат:

• «странгуляция» — звучит слишком элегантно для удушения чулком;

• «инородные частицы в черепной коробке» — звучит как мусор, а не пули;

• «поясок осаднения» — звучит как «ссадина на пояснице»;

• «раневой канал» — звучит как хит телевещания;

• «Книга припасов» — звучит как детская книга о лесных зверях, которые готовятся к зиме, а не табель учета продаж оружия и патронов с подписью Гэри на одной из страниц.

По ходу суда из коробки проклевываются также предметы поменьше и постранней. Самые диковинные из них не те, что были на Джейн или у Джейн с собой, но те, которые из нее извлекли. Например, окровавленный тампон, который был в ее влагалище в ночь убийства, законсервированный в стеклянной банке. Также в стеклянных банках: те самые две пули, которые достали из ее мозга при вскрытии. На одной банке наклейка «Мозг», на другой — «Левый вис.». Пуля «Левый вис.» сохранилась так хорошо, что на ней различимы следы выстрела, а именно «шесть полей нарезов правого наклона». Другая, «Мозг», — просто безнадежная кучка свинцовых осколков. Пули мягче, чем стволы, — объясняет эксперт по огнестрельному оружию. — Они деформируются при ударе о что-то твердое. «Мозг» вошла в голову Джейн у основания черепа, где кость довольно толстая, и поэтому мгновенно распалась на части.

Присяжные передают друг другу склянки с битым свинцом и, озабоченно прищурившись, разглядывают остатки снарядов. Пока они это делают, камера канала CBS поворачивается в нашу с матерью сторону и закадровый голос в моей голове говорит: Члены семьи с ужасом наблюдают, как коллегия присяжных изучает инородные частицы, извлеченные из черепа жертвы более тридцати лет назад.

Но я не особенно думаю об этих частицах. Я думаю о своем собственном наборе частиц — белой картонной коробочке, которую я более двадцати двух лет возила с собой из города в город, из квартиры в квартиру, из ящика стола в ящик стола. В этой коробочке лежали девять частичек тела моего отца и немного белого костного порошка. Мы с матерью и сестрой развеяли его прах над рекой в горах Сьерра-Невада в 1984 году. Но я приберегла себе горсточку и не разжимала