Ольга стиснула руки на коленях. Никогда вжизни ей не хотелось до такой степени изувечить кого-нибудь, как сейчас – этогогнусного опера. Для начала выцарапать его ненавистные желтые лживые глаза.Теперь она постигла, как можно довести человека до убийства. Ишь ты, удивился,когда увидал ее в аудитории! Ври больше. Да он небось с прошлого года лелеялэту месть. Сошлись два сапога пара – он и Зырянова! Эта девчонка просто неспособна учиться, воинствующе не хочет ничего знать, такое впечатление, что унее на уме не учеба, а только мужики. Везде и всегда, на лекциях и семинарах,на практических занятиях в ветлечебнице, где теперь работала Ольга и где ейприходилось вести занятия для студентов, она видела на лице Зыряновойпопеременно два выражения: отвращение к каждому слову преподавателя – и жадную,алчную тягу к существам противоположного пола. А если быть точной, к одномуконкретному существу. Именно – к Денису.

И, как ни была сейчас Ольга ожесточена иизмучена, она невольно соскользнула на ту привычную тропку, на которую еевсегда уводили его темные глаза, смотревшие со странным, тревожным выражениеможидания…

Чего ждал от нее Денис? Ольга не знала. Авернее, просто не хотела знать. Смешно: ему восемнадцать, ей двадцать девять.Он мальчишка, донельзя избалованный девчоночьим вниманием, она – уже, можносказать, немолодая женщина, со своим довольно бурным прошлым, с разбитым бракоми с воспоминаниями, которые неохота вызывать в памяти. О будущем думать онабоялась, жила сегодняшним днем, черпая утешение в том, что вот еще один прошел,не принеся с собой никакого горя. А это уже много, и безумец тот, кто мечтает обольшем.

Мечты! Привычка мечтать и ждать, непрестаннождать чего-то от жизни и привела Ольгу в свое время к разочарованию в муже,который, по известному выражению, может, и хороший был мужик, но не орел, нет,не орел! И ему не нужна была жар-птица – нужна была хорошенькая домовитаянаседка. Ольга понимала это – и не находила себе места. И она не та, и он нетот – зачем длить взаимное мучение? Надо было просто стерпеться, слюбиться, аона все дергалась, дергалась, переживала, тосковала. Дошло уже до того, что ипостель их не могла соединить – лежали в ней как чужие, не зная, что делатьдруг с другом, и тихо недоумевая, что́ это такое пылало когда-то меж ними,что́ заставляло накидываться друг на друга. Отпылало, отгорело – одниугольки остались. В состоянии этого отчужденного недоумения они и расстались.

Сначала Ольга радовалась, что не успела родитьребенка, а значит, никто ей не напоминает о неудавшейся полосе жизни, былаубеждена, что очень скоро сможет зачеркнуть ее и переписать судьбу набело,однако в один прекрасный день поняла, что привела себя всего лишь к одиночеству– к тому одиночеству, в котором она пребывала теперь. Потому она и побаиваласьоткровенных взглядов Дениса, что они пробуждали в ее душе угасшие мечты. Нет,не в том смысле, что между ними что-то может быть. Она – и этот юнец, пустьдаже и сексуальный, как… как все самые смелые ночные фантазии одинокой,тоскующей по любви женщины?! Даже если и отважиться как-то раз потерять голову,забыться, наплевать на приличия и элементарный здравый смысл, что из этоговыйдет? Для него – новая победа, которой можно небрежно похвастать в кругутаких же самоуверенных мальчишек (и еще не факт, что победа над занудной, небольно-то интересной училкой возвысит Дениса в глазах друзей!). Для нее –полная потеря самоуважения, да это ладно, не привыкать, куда страшнее –разбитое вдребезги сердце, очередное крушение судьбы, но уже без надежды навоскресение. Снова придется привыкать к одиночеству, с которым Ольга уже почтисвыклась, худо-бедно сжилась с ним, даже начала находить в нем что-топривлекательное. Надо ей все начинать снова-здорово? Само собой, нет! Ей нужнаполноценная жизнь, полноценная любовь, а не суррогат в виде капризного ребенка.Она же не дура!

Она была не дура… И все же стоило сновазаглянуть в эти странные глаза, как Ольга начинала метаться: а вдруг?! Иногдаказалось: все может случиться – если только он сделает первый шаг. Ее влекла кДенису не любовь – влекла тоска по любви. Настолько осточертела пресная, однообразная,размеренная, перегруженная работой жизнь; не хотелось быть умной,рассудительной, мудрой… Стареть не хотелось отчаянно, а ведь мудрость – этоследствие, куда ни кинь, возрастной безысходности: поделать-то со своей жизнью,со своей судьбой уже ничего нельзя, назад не воротишься, ну и приходитсяубеждать себя, как тебе хорошо и уютно в наступающей зрелости и в безысходномодиночестве. Нет, и это все не объяснение ее состоянию! Любовь – самозабвение,благородное безумие. Вот чего не хватало Ольге – даже не удовольствий впостели, а безрассудства, безумия, фейерверка вместо ровного свечения – того,что называется избитым словом «романтика». Не хватало возможности забыться впоцелуе, утонуть в любимых, ошалелых, пьяных от счастья глазах. Все это было,было у нее когда-то. Почему ушло? Куда ушло? Сама виновата? Может быть. Такотчего не плюнуть на осторожность, не испить снова хотя бы глоточек счастья,тем более если он хочет того же?

А он хотел… то есть иногда Ольге казалось, чтохотел! Когда встречала его взгляд. Когда он тихо, затаенно молчал, стоянапротив нее на практических занятиях, и смотрел не на ее руки, а в ее глаза,пытаясь разглядеть в них, быть может, то, чего там не было, чего и быть немогло. Когда он не слушал разъяснений насчет того, чем отличается (практическиничем, только рассасывается чуть дольше) кетгут (дорогой) от капроновых ниток(более дешевых и доступных), не ужасался запрещению мазать кошкам нарывы мазьюВишневского, потому что те от нее начинают задыхаться и даже умирают, а словнобы пытался расслышать в ее словах нечто большее, нечто совершенно иное, чемзвучало в них, расслышать никому более не слышимое – только ему одномупредназначенное.

Иногда Ольге чудилось, будто их взгляды ислова так и кружат в воздухе, словно танцуют некий странный танец, сходятся,норовя прильнуть друг к другу, – и тотчас отшатываются друг от друга,боясь одного, последнего шага, за которым последует нечто бесповоротное.

Один раз это почти случилось. Ольга принималазачет у первокурсников в учебной аудитории общежития. Засиделась допоздна, акогда отпустила ребятишек, собрала все бумаги и спустилась на первый этаж,увидела, что в вестибюле танцуют. Дискотека или просто вечеринка, какие бывалитут часто, – она не знала. Смущенно пробиралась она то в полутьме, то вцветных сполохах, не узнавая сине-зеленых, загадочных лиц. И вдруг кто-тосхватил ее за руку:

– Потанцуем, Ольга Михайловна?