1406 — Между Витовтом и Василием Дмитриевичем произошел раздор из-за нападения Литвы на Псков. В сентябре их войска сошлись для битвы на Пашковой гати (где-то на берегах р. Плавы, правого притока Упы, в нынешней Тульской обл.), но сражение не состоялось, и князья примирились.

Умер один из самых выдающихся церковных деятелей средневековой Руси митрополит Киприан. Он был рукоположен в митрополиты в 1375 г. и по замыслу константинопольского патриарха Филофея должен был стать единым митрополитом для Московской Руси и православного населения княжеств, входивших в состав Великого княжества Литовского. Но этот проект вызвал резкое неодобрение на Руси, и митрополит остался в Киеве, тем более что престарелый митрополит Алексей был еще жив. После смерти Алексея (в 1378 г.) Киприан попытался явиться в Москву сам, но по приказу Дмитрия Ивановича был арестован и выслан. Лишь в 1381 г. Дмитрий Иванович призвал Киприана на митрополичий стол, но уже в 1382 г. тот был вынужден снова уехать из Москвы в Киев и стать митрополитом подвластных Литве русских княжеств. В 1390 г. Киприан вернулся в Москву и с этого времени до самой смерти оставался митрополитом как Руси, так и православного населения Великого княжества Литовского, к союзу с которым Киприан настойчиво стремился склонить Василия Дмитриевича.[124]

1408 — С конца XIV в. в Золотой Орде выдвигается новый деятель — эмир Едигей. Не принадлежа к роду чингисидов, он не мог рассчитывать на титул хана, но, подобно Мамаю, стремился добиться реальной власти при бесцветных номинальных правителях. Едигей являлся фактически главой Орды при сыне Темир-Кутлуга Шадибеке и при сыне последнего Булате (Пулад-хане). Эмир стремился восстановить «престиж Золотой Орды, прибегая для этого ко всем испытанным татарами средствам. Булат-Салтан (Пулад-хан) требовал, чтобы русские князья, как и прежде, ездили в Орду, получали из рук ханов ярлыки на княжение, привозили бы подарки, разрешали бы у золотоордынского престола споры друг с другом, как у верховного судии, и т. д.».[125]

Именно эти цели преследовал и поход Едигея на Москву в 1408 г. Узнав о приближении татарского войска, великий князь Василий Дмитриевич покинул столицу и «отъехал» в Кострому.

1 декабря Едигей вступил в пределы Московского княжества.

«Рассыпались по всей земле, словно злые волки, по всем городам и областям, и по волостям и по селам, и не оставалось такого места, где бы не побывали татары. Были взяты и сожжены Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород и Городец». Сам Едигей стоял в селе Коломенском, вблизи Москвы, и оттуда направил послов к тверскому князю Ивану Михайловичу, веля ему прибыть со всею своею ратью, «и с пушками, и с тюфяками, и с самострелами и со всеми орудиями градобитными», готовясь сокрушить укрепления Москвы. Но тверской князь не захотел изменить крестному целованию и дружественным отношениям с московским князем: он с небольшой дружиной вышел из Твери, однако, дойдя до Клина, возвратился оттуда в Тверь. Летописец одобряет поступок Ивана Михайловича — он поступил так, «дабы ни Едигея разгневать, ни великого князя не оскорбить». А Москва оставалась в осаде. В городе находились князь Владимир Андреевич Серпуховской, уже немолодой (ему было 55 лет) герой Куликовской битвы, братья великого князя — Андрей и Петр — и другие князья. Едигей намеревался зимовать под стенами Москвы, но достичь своего — овладеть городом. Однако в это время в Орде началась очередная смута и Булат потребовал срочного возвращения Едигея. Тот пошел на хитрость; не поведав о готовящемся марше в Сарай, он потребовал у москвичей огромный выкуп — 3 тысячи рублей. Получив его, Едигей снял осаду и возвратился к Булату.

Хотя летописец прославляет избавление Москвы и приписывает его божественному заступничеству, последствия нашествия Едигея были трагическими: татары отходили с награбленным имуществом и «узорочьем» (богатством, ценностями), а число пленников превышало несколько тысяч. «Горестно было видеть, и слез многих достойно, как один татарин до сорока христиан вел, грубо связав их, многое же множество посечено было, иные же от холода умерли, другие от голода и нужды... И была тогда во всей Русской земле среди всех христиан туга великая и плач безутешный, и рыдание, и стоны, ибо вся земля пленена была начиная от земли Рязанской и до Галича, и до Белоозера».[126]

Поход Едигея не должен создать впечатление, что после победы на Куликовом поле в отношениях Руси и Орды ничего не изменилось. Орда имела еще возможность совершать опустошительные набеги, но одновременно вынуждена была считаться с возрастающей силой Московской Руси. Характерны, например, сетования того же Едигея в грамоте, направленной им Василию Дмитриевичу в 1408 г.: «А прежде вы улусом были царевым, и страх держали, и пошлины платили, и послов царевых чтили». И далее: «Как царь Темир-Кутлуй сел на царство, а ты улусу своему государем стал, с того времени у царя в Орде не бывал, царя в очи не видел и князей его, ни бояр своих, ни кого иного не присылал, ни сына, ни брата, ни с каким словом».[127]

1410 — Как полагают, во время своего похода на Москву Едигей передал Нижегородское княжество Даниилу и Ивану, сыновьям нижегородского князя Бориса Константиновича (вскоре, однако, используя очередную смуту в Орде, Василий Дмитриевич вернет себе Нижний Новгород). В 1410 г. Даниил Борисович призвал к себе татарского царевича Талыча и направил со своими и с татарскими полками — по полторы сотни русских и татар — боярина своего Семена Карамышева на Владимир. К городу подошли скрытно, лесами, в полдень, когда горожане спали. Наместника во Владимире не было, и нападавшие начали сечь жителей и грабить посад. Подошли к соборной церкви святой Богородицы (Успенскому собору) — в ней заперся поп Патрикей, который успел спрятать церковные сокровища («сосуды золотые и серебряные») и часть людей, а сам, сойдя с церковных полатей и сбросив лестницы, чтобы нападавшие не догадались, где находятся ценности, стал молиться. Татары ворвались в церковь, стали грабить ее и истязать Патрикея, требуя рассказать, где остальные ценности и спрятавшиеся люди, но он стойко переносил пытки и молчал. Его истязали огнем («на сковороде пекли»), загоняли под ногти щепы, «ноги прорезав, ремни продернули ...вслед за лошадью волочили», и в этих мучениях Патрикей умер. Были разграблены все церкви и город, захвачены пленные. И случилось это, подводит грустный итог летописец, «от своих же братьев христиан».[128]