глаза сосредоточены на зелёной траве, но я слышу, как мужчина приближается ко мне.

— Я выросла в приёмной семье, и, несмотря на страшные истории и наихудшие сценарии, я справилась с этим нормально. Да, это были не простые дни и страшные ночи, но я очень быстро научилась справляться с ними. По какой-то причине — и я не знаю почему, — но по какой-то причине я была одной из счастливчиков, которые по большей части остались невредимыми.

Эрик садится рядом со мной, но не прикасается ко мне.

— Когда мне было восемнадцать, меня выгнали из детского дома, оставив на мне только одежду. Я не буду лгать и говорить, что это было несложно, но я выжила. Я сражалась и выжила. Одиночество — это ужасно. Необходимость находиться в постоянном состоянии осознанности заставляла меня так уставать, и иногда мне было трудно даже бодрствовать.

— Да. Я понимаю это, — соглашается он.

— Но я была полна решимости изменить свою жизнь, поэтому каждый раз, когда я устраивалась на работу, я копила деньги. Я делила дерьмовую квартиру с ребятами, которые тоже были в системе. Они были понятны мне, понимаешь? Я избегала наркотиков и их общества и не встревала в неприятности. Я работала на нескольких работах — делала всё, что требовалось, чтобы оплачивать счета. Я ела рамен и пила воду из-под крана, чтобы сэкономить деньги (прим. Рамен — недорогое японское блюдо с пшеничной лапшой). Через три года я получила степень младшего специалиста по искусству и подала заявление на работу в крупную маркетинговую компанию.

— Зная, что мне придётся начинать с самого низа, я подала открытую заявку, надеясь, что они примут меня кем угодно. Уборщица, сучкой с кофе — мне было всё равно. Поэтому, когда меня позвали на собеседование, я была в восторге. Деньги, которые они предлагали, были больше, чем я когда-либо зарабатывала раньше, и я знала, что смогу накопить достаточно, чтобы, наконец, получить собственное жильё через несколько месяцев. В середине интервью вошёл пожилой мужчина, вероятно, лет пятидесяти пяти, и отпустил женщину, которая брала у меня интервью. Он сел передо мной и просто смотрел.

Эрик чертыхается себе под нос, и я, наконец, отваживаюсь взглянуть на него. Вихрь в его уникальных радужных оболочках потрясает меня, но я продолжаю.

— Наконец-то он улыбнулся мне и предложил другую работу. Это звучало чудесно. Всё, что мне нужно было делать, это убираться в его квартире, и он позволил бы мне жить в одной из его комнат. Вдобавок ко всему, он обучал меня, чтобы я могла получить опыт в маркетинге. Думаю, он понял, что я была не очень богата.

— Он увидел, что ты уязвима, и, чёрт возьми, воспользовался тобой, — огрызается Эрик.

— Поначалу нет. Момент, когда он привёл меня в свой высококлассный жилой дом, никогда не был таким захватывающим. Я улыбалась, как ребёнок в кондитерской, когда он открыл дверь, и я увидела красивую комнату… и когда он показал мне, где я буду спать. Я всегда хотела большую кровать, а эта была огромной. — Я сглатываю при воспоминании, мои эмоции угрожают захлестнуть меня. — Я помню, как сидела на розовом покрывале, а он сел рядом со мной. Он обнял меня, и, хотя я подумала, что это странно, он не стал настаивать на большем. Он только сказал: «Здесь ты в безопасности, Полли», — а затем вышел из моей комнаты. Я думаю, что часть меня была наивна, но другая часть меня была просто счастлива иметь безопасное место для сна и не беспокоиться о том, чтобы наскрести достаточно денег, чтобы поесть. Так что я убиралась и тренировалась с ним около шести месяцев, прежде чем дело пошло дальше.

— Чёрт возьми. — Костяшки пальцев Эрика белеют от того, что он так сильно сжимает руки. Я кладу свою забинтованную руку поверх его, и он ослабляет хватку.

— Я не любила его или что-то в этом роде, но он мне нравился. Он был добр ко мне, и он действительно многому меня научил. С ним я узнала о маркетинге больше, чем в школе.

Эрик хмурится.

А теперь та часть истории, которая смущает.

— Он никогда не делал со мной ничего такого, чего я не хотела. Он обращался со мной как с принцессой. Он заставил меня почувствовать себя особенной. Он дал мне всё, о чём я только могла мечтать. Но однажды утром мы были, гм, в постели вместе, и его сын ворвался в мою комнату. Я закричала, и когда он начал говорить, мне пришлось физически зажать горло, чтобы предотвратить тошноту.

— Правда, папа?

Дон садится, его рука всё ещё обнимает меня.

— Это не твоё дело, Ди Джей. Убирайся.

Игнорируя его, парень смотрит на меня.

— Сколько тебе лет, милая?

— Двадцать два.

— Господи Иисусе, — шепчет он. — Ты больной старик; она ещё моложе, чем предыдущая.

— Что? — я задыхаюсь.

— Не слушай его. Он не знает, о чём говорит, — говорит мне Дон достаточно громко, чтобы услышал его сын.

— В самом деле? Тебе нужно освежить память?

Дон рычит.

— Это не твоя забота, сынок. Убирайся.

Он наклоняет голову и скрещивает руки на груди.

— Один час. В противном случае я уничтожу не только тебя. Я также заберу компанию. Меня уже тошнит от этого дерьма.

После того, как он уходит и хлопает дверью, я не могу сдержать слёз.

— Что это было?

— Мой мудак-сын. Но он прав. Всё кончено. Это было весело, котёнок, но нужно остановиться.

У меня нет времени задавать больше вопросов, потому что он встаёт и начинает одеваться. Когда он вынимает из кармана бумажник и достаёт несколько купюр, я качаю головой.

— Нет.

— Это убивает меня, котёнок. Ты была великолепна. Я бы хотел задержать тебя подольше.

Человек, которого я знала, внезапно исчез. Он больше не был милым и заботливым, он был оболочкой — очень твёрдой оболочкой — самого себя.

— Дон, — я произношу его имя… может быть, умоляя?

Он переползает через кровать, крепко целует меня, а затем кладёт деньги мне в руку.

— Этого должно быть достаточно, чтобы помочь тебе какое-то время продержаться на ногах. Хотел бы я сказать, что ты можешь обратиться ко мне, если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы, но я буду откровенен