– Нет, дееспособность матери – не повод отказывать вам в этом, – пояснил Юрий Ильич. – Но могут потребовать присутствия женщины и ее свидетельских показаний. Тогда может выяснится, что генетическая экспертиза на отцовство производилась без ее согласия. А это уже нарушение и повод затянуть дело…

– Будем решать проблемы по мере их поступления, – я развел руками. – Пока что состояние Алевтины все еще критическое, и врачи не спешат давать утешительные прогнозы.

Алевтина и в самом деле не спешила выздоравливать. Ей провели пару сеансов гемодиализа, перелили немыслимое количество крови, вводили какие-то серьезные лекарства, названия которых мне ни о чем не говорили, но которые я без возражений оплачивал. Впрочем, теперь, когда обо всем узнал моя дядя, он в любом случае сделал бы все, чтобы спасти женщину, даже если бы я вдруг разорился. Пусть от дел он отошел, но личные финансы ему позволяли многое. 

За неделю до судебного заседания кое-что все же изменилось. Во-первых, Никита, наконец, раззнакомился с моим дядей, своим двоюродным дедом, и даже подружился со стариком. Во-вторых, реаниматологи обрадовали меня новостью, что состояние Алевтины понемногу начало улучшаться. 

В день судебного заседания я в офис не поехал. 

С утра позвонил в больницу – узнать, как там мать моего ребенка. 

– Вы знаете, мы считаем, что пациентка теперь в состоянии дышать сама, так что сегодня планируем отсоединить аппарат искусственного легкого, – сообщил мне уже знакомый врач. 

– Можно будет ее навестить?

– Пока трудно сказать, наберите после обеда…

– Обязательно!

Нажал на отбой, спустился вниз – у крыльца меня уже ждал водитель на служебном автомобиле. Сказал парню, куда ехать, а сам задумался. 

Предстоящая встреча с Алевтиной меня напрягала. С одной стороны, я был рад, что мои усилия не напрасны, что женщина вроде бы пошла на поправку. Это значит, что Никита не останется без матери, как остался когда-то я. С другой стороны – вопреки словам дяди, мысли о браке с Тиной я даже не допускал. 

Я вообще больше не собирался жениться! Хватит! Плавали, знаем, чем это все чревато.

С Евгенией я был непозволительно мягок и терпелив. Радовался, идиот, что она меня не за деньги полюбила, что не тянет из меня миллионы, не стремится сесть на шею, а сама работает, карьеру строит. А в итоге получилось, что это была та же задница, только с другой стороны! 

Женька денег от меня не требовала, нет. Я сам давал – и на первый ипотечный взнос на квартиру для ее родителей. И на машину: тоже взяли в кредит, но выплачивал его я. Но главное – не будь меня и моего дяди, она не попала бы в фирму наших давних деловых партнеров, и не получала бы регулярные повышения! А ей, похоже, только это от меня и было нужно. 

Я скрипнул зубами, тряхнул головой, прогоняя болезненные воспоминания.

В общем, женитьба на Алевтине – не вариант. Тут даже думать не о чем. Но сына я хочу видеть. Хочу проводить с ним вечера, водить мелкого на футбол, в парки и в детские развлекательные центры. Растить, воспитывать, учить всему, что знаю и умею сам. А значит, Никита должен остаться в Москве. 

Как я этого добьюсь? Пока не знаю. Но добьюсь обязательно! 

Надо перевезти сына и его мать сюда, в столицу, и объяснить женщине, что теперь заботиться о мелком буду я. Вообще, было бы здорово, если бы он жил со мной. С матерью, если что, может по выходным видеться. Надеюсь, она согласится, что у меня больше возможностей дать Никите все, что только может понадобиться!

Мысль о том, чтобы Никита после выписки жил у меня, захватила меня всего! Я обдумывал ее весь день, прикидывал варианты. Отвлекся только в зале суда, где за мной признали отцовские права и согласились, что я могу претендовать минимум на совместную опеку. Потом, по дороге в больницу, снова вернулся к этой идее. Сын должен быть со мной! 

С посещением Алевтины в этот день не сложилось: дежурный врач заявил, что ей пока трудно приспособиться дышать самостоятельно. Наше с Никитой появление может слишком взволновать ее и привести к ухудшению состояния. Да и мелкому трудно будет объяснить, почему его не пускают к маме, если она уже проснулась.

Никита как всегда ждал меня с нетерпением. Едва увидел – бросился навстречу. Позволил взять себя на руки, обнял и даже чмокнул в щеку и тут же спросил с надеждой:

– Идем к маме?

– Сын, сегодня не получится. Дядя врач сказал, что мама сегодня будет учиться дышать сама, без помощи машинки, которая за нее дышала. 

Мои объяснения пролетели у сына мимо ушей. 

– К маме! – громко, требовательно, отчаянно.

– Никита, завтра. Сегодня нельзя. 

Мальчишка тут же начал вырываться, я невольно выпустил его, чудом не позволив упасть. Удержал за руку, принялся уговаривать, несмотря на крик и плач:

– Сынок, пошли просто погуляем. Я же специально к тебе приехал! Я скучал по тебе! А ты по мне совсем не скучал?

– Хочу к маме-е-е!

Дверь открылась. В палату влетела Вероника. А вот и психолог по наши души пожаловала!

– Что тут происходит?! Вы зачем ребенка насильно удерживаете? – тут же принялась строить меня женщина. 

– Вообще-то, я пытаюсь успокоить сына. Он огорчен, что сегодня нам запретили навестить его маму. 

– Попытайтесь успокоить ребенка так, чтобы это не травмировало его еще больше!

– И как же?

Пока я объяснялся с Вероникой, Никита вырвал у меня руку и бросился прочь из палаты. Я встал с корточек, пошел следом, на ходу окликая мелкого:

– Никита! Стой! Мы завтра сходим, обещаю! – ребенок меня уже не слышал. Он свернул за угол и скрылся из виду.

– Посидите тут. Я сейчас его приведу, – Вероника вышла следом, кивнула мне на небольшую банкетку, притулившуюся у стены. 

– Не представляю, как родители справляются с детскими истериками. Никита казался мне таким спокойным мальчиком… – признался, глядя на психолога.

– Он не спокойный и не тихий. Молчание – его способ защищаться в непривычной обстановке. Ждите. 

Вероника ушла. Я остался сидеть на банкетке. Смотрел в стену и думал: неужели все мои старания – насмарку?!

Мне казалось, что у нас с Никитой получается ладить, что мальчик начинает мне доверять и даже немного привязался ко мне. И вот этот сегодняшний отказ сходить к маме превратит в пыль все усилия, вернет нас к тому, с чего и начинали? Захотелось завыть, стукнуть кулаком в стену от бессильной злости. Не будь я в детском отделении клиники – возможно, не сдержался бы…

Психолог привела Никиту минут через десять. Он выглядел несчастным, зареванным и хмурым. У меня сердце сжалось при виде его покрасневшего носа и опухших глаз. Я почти уже вскочил, чтобы броситься навстречу, но Вероника остановила меня жестом.