Я напала со спины, вложив в удар всю силу и ярость. Дерек дернулся и взревел, разворачиваясь, отшвыривая меня в воду одним мощным ударом — но нож оставался в нем. Шустрый незнакомец тотчас перехватил рукоятку и, выдернув оружие, нанес еще удар. И еще. И еще.

Несмотря на раны, Дерек не становился слабее.

Я, захлебываясь приливом, схватила какой-то камень и что есть силы ударила его по виску. Мерзкий звук. Дереку было плевать. Я продолжила бить. Он хохотал, хотя его голова стала кашей.

— Идиоты, — смеялся он, душа незнакомца. — Идиоты.

И вдруг на пляже зажглись маг-фонари городской стражи. Топот, крики, свист, грубая ругань — все это показалось оглушающим и неуместным.

Дерек внезапно отпустил чужака.

От него будто отошла какая-то тень — хотя, возможно, это свет фонаря, смешавшегося с морским туманом и ужасом, застилающим мои глаза, дал такой эффект.

— Всем лечь! Руки вверх! — орали стражи, приближаясь.

Я и собиралась так сделать, но вдруг Дерек, все еще перемазанный кровью — моей, своей, чужака — рухнул на песок и жалобно закричал:

— Помогите!… Они убивают меня!.. Мое лицо!.. Помогите!...

Я потеряла дар речи от такого поворота. А мой спаситель вдруг, ругнувшись, сипя и кашляя, выполз из-под Дерека и бросился прочь, и не думая останавливаться по приказу стражи. Ему в спину неслись арбалетные болты, но в темноте он ловко исчез между прибрежных сосен.

Гром. Вспышка.

Наконец хлынул дождь…

Дальнейшее было скомканным и окрашенным сплошь в багровые тона. Кажется, я потеряла много крови — когда стражи приблизились, мои ноги подкосились, и я просто выключилась.

А очнулась я в камере для преступников. Меня колотило, температура была высочайшей, я ничего не соображала. Вся спина пульсировала и горела. Я смутно помню, как меня допрашивали, как орали, что это я убила их — десять студентов, включая изуродованного Дерека, который на пляже умер от ран, повторяя, что я вытащила его из замка и напала на него с каким-то парнем, вылезшим из воды.

Я пыталась объяснить стражам что-то, но у меня плохо получалось. Единственный мотив, который я запомнила: это повторяющаяся мысль о том, что я сумасшедшая и завистливая «беднячка», «драматургическая душонка», которая «тусовалась среди знати», и поэтому, вероятно, «исходилась завистью» — и однажды слетела с катушек.

— Мне нужен адвокат, — бормотала я. — Я не буду говорить без адвоката…

Но адвоката мне не спешили предоставить. Я догадываюсь, что весь Зайверино и вся восточная Шэрхенмиста тогда ходили ходуном, потеряв столько молодых аристократов.

Дни шли за днями. Я металась в полубреду, мне отказывались вызывать лекаря, не разрешали никаких посещений. Позже я узнала, что тогда все ждали какую-то шишку из Правого Ведомства, который бы занялся «Резней в Зайверино». Без него боялись начинать. До его приезда все встало на паузу, как в заклинании остановки дождя.

В моей камере было два окна: одно в стене и крохотное на потолке. Как-то днем вдалеке послышались крики, скандирование толпы, и в вдруг в большом окне появилось множество искаженных яростью лиц. «Убийца!!!» — орали они и трясли решетки, и кто-то плюнул сквозь прутья, а кто-то — кинул нож, но не попал.

А ведь Дерека действительно убила я...

Прибежала стража. Толпу линчевателей разогнали, окно заколотили.

В окне на крыше целыми днями сидел черный ворон. Между своими галлюцинациями и снами я решила, что он — мой друг. Более того, что он — дух природы, ворон лорли, покровитель вересковых пустошей. Он был единственный маяком реальности в духоте кошмаров, наполнивших тогда Зайверино.

Кажется, именно то присутствие ворона толкнуло меня к двум вещам в будущем: к тому, что в дальнейшем я прониклась симпатией к духам-рёххам и теперь не прохожу мимо их святилищ без короткой медитации; и к тому, что потом я завела воронов дома.

Между тем, ночью примерно через неделю после Резни, когда я металась во сне на жестких нарах, замок в двери моей камеры неожиданно щелкнул. В узкой полоске дрожащего лунного света, проникающего в окно, я увидела того незнакомца с побережья.

Несмотря на путаность моего сознания и болезнь, я сразу его узнала — эти бешеные черные глаза на треугольном лице. Я почему-то испугалась, что он убьет меня, но он только резко шикнул:

— Молчать! — пружинисто подпрыгивая ко мне и накрывая мне рот ладонью. — Я не причиню тебе вреда, пока ты не причинишь его мне —  а у тебя на это сил не хватит. Надо двигать отсюда, потому что ты не хочешь на виселицу. А они повесят тебя, рано или поздно. Уж я-то знаю таких ублюдков. Сейчас я уберу руку. Крикнешь —  потеряешь свой нахрен последний шанс. Ясно?

Я кивнула. Он убрал ладонь.

— Кто ты? Почему ты помогаешь мне? — пробормотала я.

— Да просто не люблю беспорядок, — процедил незнакомец.

Но тут он слукавил.

***

Когда мы выбрались, оказалось, что у незнакомца был еще и более прагматичный мотив, чем просто «ликвидация беспорядка».

Он был чужеземцем — рамбловцем. А у нашей страны есть магическая защита: чтобы чужак получил возможность свободно перемещаться по острову, кто-нибудь из народа шэрхен должен авторизировать его, прочитав ритуальное приветствие. [1] В теории это может сделать кто угодно, но, учитывая обстоятельства, у чужака было немного вариантов — весь Зайверино искал его, моего «сообщника». Так что он выбрал меня.

***

[1] Размер «зоны прибытия» зависит от побережья. Где-то чужеземцам дается сто метров, а где-то — пара миль вглубь острова.

***

Незнакомца звали Мокки Бакоа. Он был вором в Рамбле и решил остаться им в Шэрхенмисте. А я с его легкой руки вором стала.

Но сначала мы просто пытались выжить.

Мои раны, жар, галлюцинации и кошмары. Его сломанные ребра, непривычность к суше, незнание острова. Как две разорванных тени, мы блуждали по лесам, скрываясь от стражи. Остерегались разжигать костры и в темноте сидели друг напротив друга, глядя исподлобья, хрипло дыша. Сигнальные огни облавы иногда подбирались так близко, что я молча плакала от бессилия и ужаса, а на изнанке век у меня облизывалась страшная фигура Дерека…

Кого вызвали мои друзья?

Я заставляла себя снова и снова прокручивать в голове случившееся в Малой Гостиной, преодолевая тошноту, ища подсказки.

Белые лилии, потрескавшиеся кожаные переплеты, витые свечи цвета черного вина. Гранатовые косточки на каменных досках. Ладан: терпкий, немного хвойный, раскачивается в серебряном сосуде над столом. В разожженном камине тлеет пучок дурмана. Через спинки стульев перекинуты ткани с серебряными вышивками… На них что-то написано… Сейчас… Еще разок и…

Святая Селеста, снизойди!