– Так, давайте сюда. Жаба, сядь в угол и сиди там, иначе тебя пристрелят твои дорогие и любимые полицейские. Ну-ка… – Он подошел к окну и осторожно посмотрел наружу. – Так и есть, вот они. Суки!

– Может, мы сдадимся? – упавшим голосом спросил Хесус.

– Ты что, козявка, хочешь жить вечно? – закричал Бенни, схватил ветхий стул и швырнул его в окно. Загремели, вылетая из рамы, уцелевшие осколки стекла. Пузан, наблюдавший за лестницей, покачал головой. – Так вот, ты не будешь жить вечно! Потому что никто вечно не живет… Я читал в газете про какую-то тварь размером с блоху, так вот она может жить практически вечно, даже если ее заморозить в космосе и разморозить через хрен знает сколько лет… Но мы-то не такие твари, а, парень?! И не стоит верить в правосудие – такой глупой вещи просто не может существовать в этом чертовом мире!

Хесус поспешно поднял автомат и щелкнул предохранителем – он имел дело с оружием и знал, как с ним обращаться. Нет, стрелять ни в кого не приходилось, а вот повертеть, разобрать…

– Так он у тебя был на предохранителе? – возмутилась старуха. – Вот я не знала в машине, я бы оторвала тебе яйца.

– Заткнись, жаба, – неожиданно для себя сказал Хесус.

– Жить вечно неинтересно! – прогудел Пузан Рози, продолжая наблюдать за лестничным пролетом. – Неинтересно даже дожить до старости, если у тебя нет денег, чтобы купить новое тело…

– Это точно, – с удовольствием отозвался Бенни. – Вот, скажем, наш Тамански… Парень при деньгах, сразу видно. Тараканы в голове, но при деньгах. На новое тело ему хватило, уж это точно. И, кажется, не на одно.

– Не знаю такого, – как из бочки ответил Пузан и продолжил начатую мысль: – Это дно! Стариков тут нужно уничтожать, приятель. Это дело милосердия. Тут от них воняет.

– От тебя тоже воняет, – улыбнулся Бенни. Лицо его, обычно иссиня-черное, было пепельно-серым от осевшей пыли.

– От меня воняет, как от настоящего мужика. А от стариков воняет смертью, вон оно что… Вот послушай.

И Пузан Рози начал читать своим колоколоподобным голосом. Хесус замер у стены, сжав рукоять автомата и мелко дрожа – то ли от страха, то ли от возбуждения.

Черны от папиллом, корявые, с кругами

Зелеными у глаз, с фалангами в узлах,

С затылками, где злость топорщится буграми

И расцветает, как проказа на стенах,

Они в припадочном соитии привили

К скелетам стульев свой немыслимый каркас;

С брусками дерева сплетаются в бессилье

Их ноги по утрам, и днем, и в поздний час.

Стихотворение прервала автоматная очередь, на лестнице что-то посыпалось, а Пузан, осклабясь, сверкнув своими зелеными зубами, продолжал:

Да, эти старики с сиденьями своими

Едины и в жару, и в дни, когда их взгляд

На окна устремлен, где увядает иней, —

И дрожью жаб они мучительно дрожат.

Но милостивы к ним сиденья, чья солома,

К телам костлявым их приучена давно;

Дух солнца прошлых лет вновь светится знакомо

В колосьях, что сплелись, отдав свое зерно.

И вот Сидящие, к зубам поджав колени…

– А, сволочь! – заорал Бенни. Быстро перегнувшись через подоконник, он несколько раз коротко выстрелил вниз.

– Что там? – спросил Пузан, не отрывая взгляда от лестницы.

– Кажется, это был полицейский. А может, и нет.

– Может, старуха собирала объедки?

– Старухи не носят шлемы.

– Много вы знаете, – прошипела из своего угла старая ведьма, но ее никто не слушал.

– Тогда полицейский.

– Ну мало ли кто еще носит шлемы… Я тебя, кажется, перебил…

– Да, но я тебя извиняю.

И вот Сидящие, к зубам поджав колени

И барабаня по сидениям слегка,

Внимают грустным баркаролам, и в томленье

Качается, как на волнах, у них башка.

Не заставляйте их вставать! Крушенье это!

Подобно битому коту, они шипят,

Топорщатся штаны – о ярость без ответа! —

Наружу вылезя, ключицы заскрипят.

– Лихо, – сказал Бенни. – Наружу вылезя, ключицы заскрипят. Я сразу вспомнил матч, когда мы разделали «Гиббонов». Мы с Кириллом – помнишь Кирилла, такой мордастый? – взяли в оборот их защитника… Тоже ключицы заскрипели, вылезая наружу.

Хесус тоже сразу вспомнил тот матч. «Корсары» тогда победили «Гиббонов» со счетом 73:69, с каждой стороны выбыло по семь игроков, а тот же Бенни доигрывал со сломанной рукой. Тяжелый баскетбол – жесткая игра, и уж никак Хесус не мог тогда подумать, прыгая на трибуне с пачкой чипсов, что будет вот так, плечом к плечу, отстреливаться вместе с Бенни от наседающей полиции… Хотя куда там отстреливаться…

И вы услышите шагов их мерзкий шорох,

Удары лысин о дверные косяки,

И пуговицы их – зрачки, что в коридорах

Вопьются вам в глаза, спасаясь от тоски.

Когда ж назад они вернутся, взгляд их черный

Яд источать начнет, как взгляд побитых сук,

И пот вас прошибет, когда начнет упорно

Воронка страшная засасывать вас вдруг.

«Интересно, а буду ли я стрелять, когда они появятся? А ведь они непременно поя вятся. А если меня убьют? О боже, если они меня убьют? Зачем, зачем я не пошел с Флипом, зачем я здесь, зачем мне этот автомат?» – Хесус посмотрел на тяжелую железяку и по чувствовал, как по щекам его стекают теплые капли.

Бенни, оскалясь, смотрел в окно, а Пузан декламировал, покачивая стволом:

Упрятав кулаки под грязные манжеты,

Они припомнят тех, кто их заставил встать;

Под подбородком их до вечера с рассвета

Миндалин гроздья будут двигаться опять.

Когда же голову на локоть сон склоняет,

Тогда зачавшие сиденья снятся им

И стулья-малыши, чья прелесть обрамляет

Конторы важные присутствием своим.

Прочитав этот довольно длинный кусок, Пузан прислушался. Бенни взволнованно смотрел на него.

– Тихо? – спросил он.

– То-то и оно, что тихо. А не должно быть.

– Может, плюнули на нас?

– Ты хоть понял, что сказал?

– Шучу.

– Я думаю, они этажом выше или на крыше. Этот дом не сквозной… До следующего уровня не доходит. Точно на крыше, падлы, – сказал Пузан.

И тут же, в подтверждение его слов, в окна, словно диковинные летучие мыши, влетели черные фигуры, смяв Бенни. По тросам тут же заскользили новые, заполняя комнату, и Хесус, отбрасывая автомат в сторону, словно гадкое скользкое животное, рухнул у стены, сжавшись в комок. Он видел, как Пузан отшатнулся на лестничную площадку, стреляя от живота короткими очередями, и даже сквозь треск очередей слышал, как он орет: