– О зверских сообщают.

Одри пожала плечами, помешивая кофе деревянной палочкой.

– Газеты что попало обзывают зверством.

Я выпрямилась. Это было в точку. Одри права, такие заголовки мелькают каждый божий день, а я веду себя смешно. Наивно.

– И разве он не был судебным репортером? Может, не сообщил о своем приятеле?

– Да, может быть… – Я замолчала. Может быть, я с ума сошла, и все это совершенно безосновательно. – Как-то утром он меня разбудил и заставил отвезти его за милю от дома. За полмили. – Вот же, думала я, факты. Вот они. – Джек делал вид, что все это очень срочно, чтобы вытащить меня из дома. Вел себя так, будто опаздывает. Но я думаю, что он не опаздывал.

– Ага. Значит, вы были оба у него дома?

– Да.

– И ты думаешь, он не хотел, чтобы ты оставалась там одна?

Я отодвинулась от стола. Я не знала и совершенно растерялась.

– Думаешь? – спросила я. – У него была деловая встреча, но он на нее не опаздывал. Сказал, что торопится, чтобы я вышла из дома, хотел убедиться, что я не осталась его ждать.

– Может, и так, – кивнула она. – Но я хотела сказать, что это нормально. Мы с Амритом уже сто лет не оставались по одному в доме другого. Год, наверное. Я все еще писаю при закрытой двери.

Я улыбнулась:

– Надеюсь, я всегда буду закрывать дверь.

Тут она совсем развалила мой карточный домик.

– Все это ерунда, правда ведь? То, что он боится оружия и эта сумасшедшая тетка в Обане. Телефон берет с собой в туалет – ну, так может, он там в шарики играет. Письмо от приятеля. Что на самом деле не так? Что-то действительно серьезное случилось или нет?

– Типа чего? – спросила я.

Но ведь она не видела ту непонятную ярость, что пронеслась по его лицу свирепой летней бурей. Не была свидетелем паники в его глазах, когда он играл с нами в настолку и не знал, – что вообще необъяснимо, – о страшной катастрофе, случившейся несколько лет назад. Одри не могла видеть, как побелели его губы, когда он читал письмо с извинениями за напоминания.

– Да, тот еще год у тебя выдался…

– О чем ты? – хотя я точно знала, о чем она.

– Мама, потом Бен, потеря работы… новый роман. И ребенок.

Я быстро кивнула, сморгнула слезы, стараясь не обижаться. Через все это Одри прошла вместе со мной, очень переживала за маму и поддерживала меня, когда я бросила Бена. Она знала обо всем. Одри было известно, что иногда мама заставляла меня чувствовать собственную ничтожность, когда говорила, что родственники спрашивают, отчего я до сих пор не замужем.

Одри знала, что я звонила только из чувства долга, что ездила навестить отца, когда точно знала, что мама не дома. Но именно Одри держала меня за руку на похоронах, и крепче, чем Бен. Потому что она тоже понимала, что такое утрата.

Одри была вторым человеком, кому я рассказала о своей беременности. Мы встретились, чтобы погулять вдоль реки, и я ей рассказала. И она не была ни удивлена, ни встревожена, не видела ничего плохого в случившемся. Какая я ей благодарна за такую реакцию. Солнце припекало, мы шли между семьями с детьми, мимо людей с рожками мороженого. Она мне сказала, чтобы я не вздумала такое есть, от мороженого часто бывают пищевые отравления. Я засмеялась.

– Из меня плохая выйдет мать, – заявила я тогда ни с того ни с сего. – Вряд ли у меня была хорошая ролевая модель.

Она только отмахнулась и лизнула мороженое. Мне нравится, что Одри небрежно относилась к худшим моим страхам, будто это мелочь, несущественные капризы.

– Не делать чего-то все же страшнее, чем делать, – заметила она.

Я обдумала ее слова, вспоминая женщин, которых видела на занятиях по акушерству и гинекологии. Ни одна из них не говорила, что жалеет о рожденных детях, но много было жалоб, что они так и не попытались или что слишком долго тянули. Это печальная сторона жизни женщины.

– Можно ждать, пока все будет идеально, а можно просто взять и сделать. Вроде бы сейчас самое время, ну, или почти. Тебе не шестнадцать, ты любишь Джека. Остальное додумай сама.

– Да, – согласилась я. – Это правда.

Рисковать всем этим я не хотела. Я видела в клиниках таких женщин «с пустыми руками». Тело – удивительный биологический механизм, рождение детей еще удивительнее – самая загадочная область медицины, другим не сравняться.

Сейчас мне дан шанс, и я им воспользуюсь.

Но… вот тот мальчик. Мы о нем не говорили, хотя я хотела бы. Спросить Одри, что она думает, считает ли, что мне больше нельзя доверять. Но меня что-то остановило. И я не смогла спросить.

– После всего, что было, – говорила она, – ты, быть может… ну, не знаю. Потеряла уверенность в себе.

– Уверенность в себе? – Я вздрогнула, понимая, о чем она говорит.

Когда-то мы всюду бывали вместе – я с Беном и Одри с Амритом. Например, однажды на Пасху мы жили в доме-фургоне в Уэльсе и заполночь играли в настолку «Карты против человечества». Потом я бросила медицину, стала подозрительна и невыносима, и Одри пыталась меня уговорить не ссориться с Беном, но у нее не получалось. Бен ушел от меня, а я почти сразу встретила Джека, и все. Все переменилось.

– Ты думаешь, я снова схожу с ума? – спросила я ровным голосом.

– Нет… в общем, нет. А ты сама себя чувствуешь как – здравомыслящей?

– Да.

– Слушай, ну это же нормально. В отпуске, например, как когда на Бали ездили, у меня совсем крышу сносит.

– Правда?

– Да, потому что я не… ну, не знаю. Наверное, не работаю над делами, но у меня в мозгу уже образовались все эти привычки докапываться до правды. Не даю работы мозгу, поэтому и возникают тревоги, глупости всякие. Но я возвращаюсь и обнаруживаю, что, конечно, дом не сгорел.

– Хм.

– А потом я иду на работу, и все становится нормально. Может, ты просто…

– Недостаточно стимулирована?

– Ага. Может, тебе в жизни нужна медицина. Чтобы быть собой. Потому что ты находишь удовлетворение в исследованиях, в решении задач. А может, осознание, что твоя мама не была такой, как она говорила, – это могло только все усилить – твое стремление докапываться до сути.

– Так получается, это я без медицины схожу с ума?

– Нет! Я только хотела сказать, что для твоего мозга непривычно работать на холостом ходу. У тебя был тяжелый год. А сейчас радуйся, что у тебя есть Джек.

Она наклонилась, дотронулась до моей руки. Мне были приятны ее сочувствие и ее прикосновение.

Может быть, Одри и права. Когда я оставила медицину, меня так стало заносить, что бойфренд сбежал. Возможно, это начинается снова, а я слишком путалась, чтобы это понять.