или легенда, ну, или просто историей назовём. Слушай. Приковали в пещере ребёнка, не видевшего ничего в мире кроме тьмы. Не просто приковали, а с замыслом. Прикован он был под уступом, а на уровне этого уступа выход из пещеры, но цепь коротка и увидеть выхода ребёнок не мог. На уступе всё время поддерживался костёр, а перед костром постоянно шла процессия, несущая в руках животных, растения, утварь. И шли годы, шла процессия, горел огонь. Ребёнок взрослел, видя лишь тени людей и их ношу. Когда пришло время, оковы сняли. И не ребёнок уже, а мужчина, повернувшись к истинным людям, не поверил в их реальность, а увидев уличный свет, и вовсе убежал вглубь пещеры от боли, которую причинял тот его глазам.

Так и Марфа, прожив всю жизнь свою в этом городе и проработав все свои немалые годы в этой больнице, не сможет поверить в то, что мир больше, интереснее и сложнее, чем ей представляется. Да и незачем, все мы видели лишь смутные образы мира…

Закончив рассказ, он застонал и отвернулся от меня на бок. Я не посмел его больше тревожить. Но его рассказ не шёл у меня из головы. Тысячи лет назад были люди, которые уже всё понимали, кричали о простых истинах нашего мира, и всё равно мы всё делаем вопреки здравому смыслу.

День двадцать пятый, 12 сентября

Калека скончался, я даже не слышал, как это произошло, наверное, крепко уснул из-за предыдущих ночей, наполненных его стонами.

Я был потерян весь тот день, мне не было его жаль, я его почти не знал. Но какой-то вакуум царил в палате, какая-то тяжёлая тишина давила на виски и хотелось задержать дыхание, чтоб не нарушать её, и в то же время хотелось убежать.

День двадцать шестой, 13 сентября

Я должен был лежать в больнице ещё два дня, но я не мог. Спать, есть и даже просто находиться в палате, где ещё пахло мазями для заживления ран, которые так и не помогли моему соседу, было невыносимо. В обед я выждал, когда весь персонал закроется в столовой, и уверенными шагами двинулся в путь.

За проведённые в больнице дни я очень устал лежать, и быстрый шаг раззадоривал соскучившиеся по дорогам ноги. Порой хотелось сорваться на бег. Быть может, близость моей цели магнитом тянула меня?

Я, почти не останавливаясь, летел вперёд, на север и лёг спать глубокой ночью, где-то посреди неизвестности, закутавшись во всё что было. Сегодня кровом мне служила автобусная остановка.

Глава IV

Тот, кто находит удовольствие в уединении, либо дикий зверь, либо Бог.

Аристотель

День двадцать седьмой, 14 сентября

По узкой тропе я вышел к покосившемуся деревянному забору с приоткрытой калиткой. За забором словно по линейке были высажены грядки овощей и трав. В углу огороженного участка стояла вросшая в землю бревенчатая избушка. Бревна её потемнели от времени и местами обросли мхом. На скамейке перед домом сидел седой старик. Он был в расстёгнутой красной рубахе и старых брюках, подпоясанных верёвкой. Его окутывал дым тлеющей в руке самокрутки. Завидев меня, он поднял руку в приветствии и жестом пригласил подойти. Я попытался открыть калитку шире, но она, как и дом, вросла в землю. Протиснувшись в проём, я с улыбкой направился к старику. Он пригласил присесть рядом с ним, и я воспользовался его предложением.

– Ищешь кого? – не тратя времени на знакомство, спросил меня старик. Его морщинистое лицо излучало какое-то доверие и тепло. Хитрый взгляд был полон доброты.

– Ищу дорогу к морю.

– А чего не по трассе? Вышел бы на городские пляжи. Там и кафешки, и гостиницы.

– Денег на кафешки и гостиницы у меня нет. Да и не пляжи ищу. Надо дойти до моря именно тут – напрямую.

Он ещё больше сощурился и затянулся ароматным самосадом.

– Как звать-то тебя?

– Винсент.

– Я Олег. Проходи в дом, чаем угощу, заодно расскажешь, кто такой.

Он встал и, не дожидаясь моего согласия, зашёл в дом. Мне ничего не оставалось как повиноваться. Да и чай был бы очень кстати.

В доме пахло стариной. Это был не старческий запах, не запах затхлого тряпья и пыли. Это был запах дерева, земли и печки. У окна с видом на лес стоял грубо сделанный из бруса и досок стол. На его отполированной временем поверхности место занимал заварник и металлическая миска с карамелью. На стене висела выцветшая картина с изображением дикой природы. Горный ручей нёс свои воды между камней, вокруг заросли луговых трав и цветов, хвойный лес с мазками говорливых птиц и царь леса, лось, склонил свою корону над живительной водой ручья. Я никогда не был в таких домах, я не уверен, что такие дома ещё есть в современном мире. Быть может, это последний осколок исчезающего мира. Уже незнакомого, но очень уютного и родного.

Дед взял со столика у плиты две больших кружки и наполнил их чаем. По дому тут же разнёсся сладкий аромат смородины и неизвестных мне трав. Я сел за стол напротив старика.

– Откуда ты, внучек?

– Из столицы, – ответил я, аккуратно отпивая горячий чай.

– И как у вас там, в столице?

– Прозаично. Люди спешат на работу, спешат с работы – муравейник. Нет времени остановиться и подумать. Люди живут ради денег.

– А ты, стало быть, не такой? Ищешь другой жизни?

– Да я просто к морю хочу. Увидеть его хочу, попробовать на вкус.

– В отпуске? – всё допытывался старик.

– Нет, я уволился. Отдохнуть решил.

Чем больше он меня расспрашивал, тем меньше мне хотелось с ним откровенничать. Он будто прочёл мои мысли и замолчал. Мы сидели, пили ароматный чай и смотрели в окно на гудящих шмелей, деловито копающихся в цветущих репейниках.

– Извини за наглость, – продолжил дед, – я совсем одинок, и гости у меня бывают редко. Быть может, ты согласишься мне помочь по хозяйству? Раз спешить, как я понял, тебе некуда. Скоро зима, а у меня сил уже нет к ней подготовиться. Да, может, и не надо. Последние дни уж очень сердце болит. А тропинку к морю я тебе покажу. По ней выйдешь в закрытую лагуну. Я там рыбачу иногда. Никого там не бывает, она закрыта скалами от любопытных глаз. Идёт?

Я чувствовал, что не могу отказать старцу. Его голос, внешний вид, его изборождённое морщинами лицо