Гонора много, а знаний не хватает, да и интуиция на нуле…

Отвечаю Колесникову злобным взглядом, обещающим жуткую месть, и поворачиваюсь к Мирке:

— Мир, привет, ты прямо вся в гостях!

— Ага, — простодушно радуется Мира, — так неожиданно… Кирилл сначала когда позвонил, я очень удивилась…

— Да уж, — поддакиваю я, — прямо, как я сейчас… Удивительное рядом…

— Садимся чай пить, ребята, — зовет нас Яна Константиновна, и я невольно улыбаюсь. Надо же, прямо как в школьные годы, когда мы после уроков забегали к Мирке делать уроки и пить чай с вкуснейшим пирогом, который пекла ее бабушка.

В этот раз вместо пирога — накупленные мною деликатесы.

Яна Константиновна их рассматривает, шумно восхищается и удивляется необычным вкусам и запахам. Они с Мирой живут скромно, и некоторые из купленных фруктов она никогда не пробовала.

Мы с Кириллом отмалчиваемся.

Я по понятным причинам: злюсь и раздражаюсь, а Колесников, кажется, вообще не присутствует в нашем обществе, периодически поглядывает в телефон, что-то быстро набирает в чатах.

Зачем вообще приперся?

Или понял по моей реакции, что я не оценила его инициативу, и теперь решил тупо не заморачиваться?

Отсидеть повинность и свалить?

Тварь бессовестная. Пользоваться Мирочкой, ее простодушием, ее детскими привязанностями…

В школе, кажется, только ленивый не знал, что ей Колесников нравится, с первого класса практически.

А он никогда внимания не обращал.

Сволочь высокомерная.

Через пару минут Мирочка, немного придя в себя и полностью освоившись в непривычном обществе Колесникова, начинает рассказывать нам разные истории, про то как они с бабушкой ездили опять на приём, потом, как смотрели новые квартиры, затем, как она одна гуляла в парке.

Мира рассказывает так красочно, ярко, что в какой-то момент я отвлекаюсь от мысленного бичевания Колесникова и даже, кажется, будто присутствую рядом с ней на прогулке или при осмотре квартиры.

Это просто дар, так красиво и живо рассказывать что-либо.

Кирилл всё это время так и сидит за столом , не глядя на нас, все больше погружаясь в интернет. И вызывая у меня сильнейшее раздражение этим.

— Мир, — неожиданно прерывает он подругу чуть ли не на полуслове. — А в институте ревматологии на Каширке в Москве ты была?

— Я? — теряется Мирочка и округляет чистые, невинные глаза.

— Травматолого-ортопедическое отделение. Я читаю… Прямо под копирку твой диагноз, на ноги поставили человека.

— Нет, Кир, ты что, мне пособие только на еду. Бесплатно же никто не отправит, — печально улыбается моя подруга.

— Почему? — тихо спрашиваю я. — Мира, почему ты не говорила о таком институте? О том, что тебе можно помочь?

Мира смотрит на меня, пожимает плечами виновато и стеснительно улыбается.

Ее бабушка вспоминает про какие-то конфеты, которые есть в буфете, и убегает на кухню, Мира возвращается к рассказу о своей прогулке, а я…

Я умираю в этот момент. От стыда.

Подруга, с которой я общаюсь всю свою жизнь, начиная со старшей группы детского сада, где мы с ней рядом на горшках сидели. Я ее трагедию, как свою, воспринимала! Так мне казалось всегда. Что переживала, что сделала все возможное…

А, оказывается, со своей карьерой, своим браком, своим долбанным Лисовским, забыла напрочь даже рассмотреть возможность восстановления её ног.

Почему-то всегда была полностью уверена, что сделать ничего нельзя. Ни за какие деньги.

А, оказывается, можно! Можно! Было…

Я была замужем за богатым человеком… И у меня были деньги. Тогда.

А сейчас…

Сейчас Мира рассказывает, но на меня не смотрит… Она знала, всегда знала, что есть шанс, и не сказала ничего.

Потому что может много говорить, красиво и увлекательно, но при этом не умеет просить. И, наверняка, бабушке запретила даже подходить ко мне с подобными просьбами.

Вспоминаю, сколько раз за эти годы я звонила ей, делилась своими переживаниями, рассказывала про работу, Лисовского, про то, куда мы с ним ездили отдыхать, что он мне купил…

Мне казалось, что, слушая меня, она чуть-чуть отвлекается от реальности, казалось, что я хорошее дело делаю…

У меня перехватывает горло, дышать становится сложно.

Отворачиваюсь, смотрю в окно, пытаясь усмирить слезы.

Дура я эгоистичная.

Дрянь.

Мирочка продолжает рассказывать, уже переходя на какие-то темы с форумов, на которых постоянно сидит, на меня не смотрит, словно это ей стыдно, а не мне!

В этом вся она: слишком правильная, слишком наивная во многих вещах.

И гордая. Чересчур.

Я справляюсь с собой, выдыхаю.

Хватит самобичеваний, Эмми, они вообще не в тему сейчас.

Если что-то можно сделать, то это надо делать…

Смотрю на Кирилла, вроде как, слушающего Мирку, но в то же время поглядывающего в экран телефона, чуть кривя губы и проезжаясь в задумчивости длинным пальцем по скулам. И в этот момент он совсем не выглядит пресыщенным жизненными удовольствиями мажором, каким казался совсем недавно.

— Давай, Мира, — опять прерывает он подругу, — занимайся своей квартирой, а я тут похлопочу немножко. Узнаем про институт.

— Кирюш, — краснеет Мира, сложив руки на своих тощих коленках, безвольно упавших на одну сторону. — Так неприлично…

Он, словно не услышав её слов, поднимается.

— Девушки, с вами хорошо, но мне надо ехать.

— А мне, как бы, тоже, — тут же встаю я.

Мира сидит за столом, словно в опустошении опустив ладони на коленки, взгляд потерянный такой, чуть испуганный. Она, похоже, стыдится и переживает.

Я разворачиваюсь к ней и сажусь рядом на корточки, беру ее безвольные пальцы в ладони:

— Мира, ты не одна. Не одна, понимаешь? Просить помощи не стыдно. И нельзя так с другими людьми, которые, — у меня срывается голос, неожиданно начинают течь слёзы. — Я же могла помочь, я просто не знала…

Моргаю, и подхватив слезинку ладонью, в ужасе смотрю на свои пальцы.

Сколько времени меня Лисовский добивал, угрожал, уничтожал, а я ни разу не расплакалась. А здесь из-за Миры…

Ну правильно всё и логично: из-за Лисовского плакать не стоит.

— Мира! — торжественно заявляю я. — Всё будет в порядке, поняла меня? Мы все узнаем и все решим. И, — предупреждая вскинувшуюся было в протесте подругу, повышаю голос, — даже