Руководить на глазах левеющей страной почему-то был поставлен едва ли не самый правый из временных кабинетов, составленный из малоизвестных в стране людей.

Следует заметить, что в конце сентября закончится большая политическая карьера лидеров эсеров и меньшевиков. 24 сентября Церетели последний раз — до Октября — выступал публично. Он еще появится 29 сентября на заседании ЦК РСДРП(о), но затем, вместе с Чхеидзе, они взяли отпуск и отправились отдыхать в Тифлис. ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов лишился двух своих наиболее ярких и авторитетных лидеров, которые предпочли просто дезертировать с политического фронта.

Вскоре обезглавленными оказались и эсеры: фактически сбежал Чернов. Предпарламент он сочтет «учреждением безвластным и ненужным», а в ЦК партия «предоставляет новому большинству без помехи проводить свой «новый курс», неся всецело ответственность за него и за его результаты перед партией. 2 октября Чернов получил месячный отпуск «для объезда России и непосредственного общения с массами», от которых, как он считал, ЦК совершенно оторвался»[2338].

Дан, оставшийся за главного во ВЦИК после бегства Церетели и Чхеидзе, в ужасе: «В результате Демократического совещания мы получили даже не коалиционное правительство, а какой-то коалиционный недоносок: ни один из сколько-нибудь видных вождей социалистических партий в правительстве не участвовал; но и «министры-капиталисты» не принадлежали к руководящим буржуазным партиям, а были сплошь «дикими»… Понятно, почему отношение социалистических партий к политике коалиционных правительств становилось, выражаясь мягко, все более критическим, а после Демократического совещания — зачастую и прямо враждебным: напомню, что наша партия сочла даже нужным исключить из своих рядов А. М. Никитина, занимавшего в последнем коалиционном правительстве пост министра внутренних дел»[2339].

Суханов тоже приходил к печальным выводам: «Министров нет, либо не то есть, не то нет. А когда они есть, от этого не лучше. Кто из населения признает их? Кто из сотрудников им верит? Ни для кого не авторитетные, ни к чему не нужные — они дефилируют и мелькают, как тени под презрительными взглядами курьеров и писцов. А их представители, их аппараты на местах — о них лучше не думать. Развал правительственного аппарата был полный и безнадежный»[2340].

У правительства не было идеологии и программы деятельности, была игра в термины и штампы. Набокову приходило прозрение: «Я постепенно приходил к убеждению, что эта вечная торговля из-за отдельных слов и выражений, какое-то староверческое упорство в отстаивании одних и в оспаривании других, все это — самое жалкое бесплодное византийство, важное и интересное только для партийных кружков, разных центральных комитетов и проч., но на жизни совершенно не отражающееся, ей чуждое»[2341].

И во главе этой разобранной государственной машины находился человек большой энергии, который искренне пытался привести Россию к торжеству демократии, как он ее понимал, но не обладал ни качествами стратега, ни умом аналитика, ни железной волей и хитростью потенциального диктатора.

Милюков был уверен, что «все добрые желания членов кабинета неизбежно наталкивались на одно и то же препятствие: на психологию А. Ф. Керенского. Министр-председатель перенес и в новый кабинет свою привычку самовластных и бесконтрольных решений… Потеряв под собой почву, чем дальше, тем больше, Керенский обнаруживал все признаки того патологического состояния души, которое можно было бы на языке медицины назвать «психической неврастенией». Близкому кругу друзей было давно известно, что от моментов крайнего упадка энергии утром Керенский переходил во вторую половину дня в состоянии крайнего возбуждения под влиянием медицинских средств, которые он принимал… Между тем гипертрофированный инстинкт и вкус к власти, своеобразное самолюбие, раздутое исключительным положением, не допускали и отказа или ухода. Жажда власти приняла при возраставшей трудности удержать власть форму желания как-нибудь дотянуть свое пребывание у власти до открытия Учредительного собрания. Этой цели приносились в жертву все остальные. Для этого избегались конфликты, а чтобы избежать конфликтов и трений, избегались вообще определенные решения»[2342].

Станкевич в начале октября был вызван в Ставку: ему прочили пост Верховного комиссара. «Керенский произвел на меня впечатление какой-то пустынностью всей обстановки и странным, никогда не бывалым спокойствием. Около него были только его неизменные «адъютантики». Но не было ни постоянно раньше окружавшей толпы, ни делегаций, ни прожектеров. И не только в Могилеве — во время болезни, то же самое поразило меня и в Петрограде в Зимнем дворце. Появились какие-то странные досуги, и я имел редкую возможность беседовать с ним целыми часами, причем он обнаружил какую-то странную неторопливость»[2343]. В Петроград он вернулся только для того, чтобы открыть Предпарламент. Керенский убегал от судьбы, которая преследовала его по пятам.

Для большевиков и такое правительство, и такой Предпарламент были все более легкими мишенями.

«Цепляясь за власть, сам Керенский боялся сделать из нее какое-либо употребление, — писал Троцкий. — Возрастающая мощь сопротивления парализовала вконец его волю… Налет непроизвольного комизма лежал на всей деятельности Временного правительства: эти люди не знали, что им делать и как повернуться. Они не правили, а играли в правителей, как школьники играют в солдатиков, только гораздо менее забавно»[2344]. Росло желание такое правительство свергнуть.

24 сентября в «Рабочем пути» — с большими купюрами — вышла статья Ленина «О героях подлога и об ошибках большевиков», где он продолжал клеймить участие большевиков в Демсовещании и в Демсовете: «Партия дала себя завлечь, на время, в ловушку презренной говорильни… К чему было метать бисер перед друзьями Керенского? К чему было отвлекать пролетарские силы на комедийное совещание»[2345]. Но эта ошибка не должна повториться с Предпарламентом. Для Ленина все предельно ясно («Из дневника публициста», написано 22 сентября): «Вся суть Предпарламента — бонапартистский подлог не только в том смысле, что единственное назначение Предпарламента — надуть массы, обмануть рабочих и крестьян, отвлечь их от новой растущей революции, засорить глаза угнетенных классов новым нарядом для старой, уже испытанной, истрепанной, истасканной «коалиции» с буржуазией (т. е. превращения буржуазией господ Церетели и Ко в гороховых шутов, помогающих подчинять народ империализму и империалистической войне)…