Комиссаров Российской Социалистической Федеративной Республики, объявивших Колчака и его правительство вне закона — Иркутский военно-революционный комитет постановил: 1. Бывшего «верховного правителя» — адмирала Колчака и 2. Бывшего председателя совета министров — Пепеляева — расстрелять».

Теперь Колчак понял.

— Как это? Без суда? — пробормотал он, отступая на шаг вглубь камеры. — Разве не будет суда?

— Давно ли вы, адмирал, стали сторонником расстрела только по суду? — сказал человек с нависшими бровями и стал складывать листок. — Но, кстати, постановление Ревкома это и есть постановление суда — город объявлен на осадном положении. — Потом он повернулся и приказал кому-то в коридоре: — Приступайте!

В камеру вошел красногвардеец в шапке с красной звездой. Колчак заметил, что он несет наручники.

«Значит, сейчас…»

Колчак выпрямился во весь рост, протянул вперед руки и отвернулся, словно ожидая, что сейчас ему будут делать какую-то опасную операцию, следить за которой у него не было сил…

9

Когда Андрей Силов вошел в одиночный корпус тюрьмы, он увидел в комнате приема арестованных двоих окруженных конвоем людей. Они сидели на деревянной скамье у стены и оба были в шубах и шапках, будто только-только вместе пришли с улицы. Один был высокий, худощавый, с угрюмым горбоносым лицом, похожий на англичанина; другой — маленький, толстый, с брюшком, заметным даже под шубой.

Горбоносый сидел, опустив голову, и глядел в пол. Брови его были нахмурены, а из угла плотно сжатых губ торчала дымящая трубка. Маленький толстяк беспокойно ворочался на скамье, заглядывал в лица стоящих поодаль конвоиров и торопливо бормотал, как заученный урок:

«Я уже давно примирился с существованием Советской власти… Я все время стремился просить, чтобы меня использовали на работе, я приготовил даже прошение на имя Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета… Я прошу меня помиловать… Я очень прошу подождать до получения ответа от ВЦИКа…»

Он часто-часто мигал голыми веками без ресниц, и из глаз его катились слезы.

Конвоиры хмурились и отворачивали от него лица.

Андрей сейчас же узнал в горбоносом человеке Колчака и понял, что рядом с ним на скамье — бывший премьер-министр Пепеляев. Он уже знал от тюремного коменданта о постановлении Ревкома, знал, что сейчас Колчака и Пепеляева будут выводить из тюрьмы, знал, что ему самому предстоит сопровождать их со взводом своих дружинников до места казни, чтобы предотвратить возможные попытки белогвардейцев отбить своего атамана.

Андрей посмотрел на Колчака. Прежде он никогда не видел его, но постоянно думал о нем с острой ненавистью… Убитые красногвардейцы в забайкальских степях, трупы рабочих, раскачивающиеся под станционными фонарями, ночные зловещие выстрелы в ограде тюрьмы… Теперь весь этот темный ужас приобрел лицо. Вот он сидит в дыму чадящей трубки, низко опустив голову. Откинув полу шубы, достает из кармана носовой платок. Наручники мешают ему, и он, скособочившись, косо глядит в пол. Он долго роется в кармане, потом вытаскивает платок, подносит его к губам, и вдруг из платка выпадает белый продолговатый боб и стукается об пол…

Колчак выронил платок и потянулся за бобом, но боб откатился слишком далеко.

Андрей поднял боб и, разглядев на ладони, положил в карман.

Колчак еще ниже опустил голову. Трубка прыгала в его сжатых зубах. Рядом что-то бормотал Пепеляев.

К Андрею подошел комендант.

— У вас все готово?

— Все, — сказал Андрей.

— Пойдете следом, сейчас выводим.

— Знаю, — сказал Андрей и вышел из тюремного корпуса.

На небе, притушив звезды, стояла в зените полная яркая луна. Снег в ее свете сиял, как только что выпавший — поразительной белизны и свежести. Было уже три часа пополуночи, и нигде в домах предместья не горело огней.

Артиллерийская стрельба стихла.

Андрей, освежая голову после задымленной едким английским табаком комнаты, полной грудью вдохнул чистый морозный воздух и подошел к дружинникам.

— Сейчас выводить будут, — сказал он. — Наша задача сопровождать. Глядеть зорко нужно, особенно за боковыми переулками.

— Светло, как днем, не проглядим, — сказал кто-то. — В такую ночь зайца за версту увидишь, не то что человека.

В тюремном дворе заскрипел снег под ногами идущих, потом ворота растворились и конвой вывел Колчака с Пепеляевым.

Они шли рядом. Колчак длинный, как жердь, немного ссутулившийся, шагал широким шагом, не сгибая колен, и возле него не то шел, не то бежал, поминутно спотыкаясь, Пепеляев. Он так глубоко втянул голову в плечи, что казался горбатым карликом.

Головной дозор промаршировал вперед и скрылся за поворотом улицы.

Андрей пропустил вперед дружинников, конвоирующих Колчака с Пепеляевым, и повел свой взвод следом.

Прекратившаяся было орудийная стрельба за Ангарой вспыхнула снова. Когда пушечные выстрелы смолкали, доносилась беспорядочная трескотня винтовок — очевидно, фронт подвинулся еще ближе к городу.

Ветер совсем стих, словно мороз накрепко сковал его. В неподвижном воздухе каждый звук приобретал отчетливость и гулкость звучания струны.

Дружинники прислушивались к дальним пушечным выстрелам, к пулеметной дроби, к хрусту снега под ногами и поглядывали по сторонам, готовые каждую секунду вступить в бой. Все молчали.

Улица тянулась белая и пустая. Домики становились все меньше, а заборы длиннее, и вскоре показался шлагбаум городской заставы. Впереди широкой белой полосой лежал Якутский тракт.

По тракту шли минут пятнадцать, потом свернули к Ангаре и вышли через редкий березняк на безлесную равнину. Посреди равнины поднималась острая, как голова сахара, гора, и рядом с ней притулился небольшой холмик.

На опушке березняка Андрей остановил взвод. Он знал, что казнь состоится у горы на холмике, дальше сопровождать конвой было бессмысленно.

Дружинники взяли винтовки «к ноге»,