верхом на своем белоногом жеребчике в первых рядах въезжающих в город кавалеристов.

Она была так увлечена своими мыслями и настолько уверена в предстоящей встрече с Никитой, что даже вздрогнула, когда Прасковья Васильевна вдруг рванулась вперед, к самой мостовой, замахала кому-то рукой и вскрикнула:

— Гляди, Лена, наши… Наши идут…

— Где, где? — шепотом спросила Лена, вглядываясь в ту сторону, куда смотрела Прасковья Васильевна. — Где? — Голова у нее кружилась от мелькания лиц и знамен, от шума в ушах, и она ничего не могла ни понять, ни увидеть. — Где идут? Где, Прасковья Васильевна, где же?

— Да вон на улицу поворачивают. Гляди, гляди, все наши — черемховские… И Проня Железнов, и Саня Михеев… — говорила Прасковья Васильевна. — Да как же крикнуть-то им, господи, ведь не услышат за шумом таким…

Наконец и Лена увидела колонну, на которую указывала Прасковья Васильевна. Спереди высокий рабочий нес огромное знамя, бахромой едва не касающееся земли.

Прасковья Васильевна шагнула на мостовую и чаще замахала рукой, готовая броситься догонять колонну шахтеров, но в это время от Ангары донеслись голоса труб духового оркестра и, заглушая их, грянуло «ура».

У Приангарского сквера показались марширующие красноармейцы. Впереди на одномастных гнедых лошадях ехали трое всадников в высоких шлемах с красными звездами, за ними несли знамена, и дальше ряд за рядом двигалась пехота.

Перед глазами Лены замелькали лица людей, полушубки, шинели разного покроя и цвета, ватные куртки, даже крестьянские азямы, опоясанные военными ремнями с подсумками по бокам.

Красноармейцы несли винтовки на ремнях, не маршировали, а шли по-походному широким податливым шагом. Не привыкшие к парадному маршу и не обученные ему, они шли так, как ходили по дорогам войны. В потрепанной за долгие походы одежде их тоже не было ничего парадного, но это нисколько не уменьшало торжественности и величия их шествия.

Общее выражение восторга лежало на лицах и красноармейцев и горожан, вышедших встретить их. Казалось, обменяйся они местами — ничего не изменится.

Войска все шли и шли. Гремела духовая музыка, прокатывалось по шумной улице тысячеголосое «ура», замирало где-то в переулках и снова возникало в голове колонн, еще более громкое и мощное, как нарастающая морская волна.

Шли пехота, кавалерия, артиллерия и снова пехота.

— Да здравствует Красная Армия!.. Да здравствует Ленин! — кричал с балкона трехэтажного здания худощавый белокурый человек с обнаженной головой и размахивал шапкой. — Да здравствует Ленин!

И со всех сторон несся в ответ ему ликующий крик народа:

— Да здравствует Ленин! Да здравствует Ленин! Ура! Ура! Ура!

Лена тоже кричала «ура». Все перед глазами ее слилось в единый поток и в единое движение: и люди, и медные трубы духовых оркестров, и шитые золотом знамена, и транспаранты с надписями: «Вся власть Советам!», «Мир хижинам, война дворцам!», «Да здравствует братство трудящихся всего мира!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Но вдруг из этого веселого цветущего потока людей отделился невысокий скуластый человек. Он шел прямо на Лену, и она невольно обратила на него внимание. Брови его были приподняты, словно он узнал ее и был страшно удивлен, увидав здесь, на шумной улице около афишной будки.

Он был одет, как и все красноармейцы, в солдатскую серую шинель, и за плечами у него висела на ремне винтовка.

— Здравствуйте, — сказал он, подойдя ближе, вскинул голову и улыбнулся. — Или не признали?

— Здравствуйте, — нерешительно проговорила Прасковья Васильевна. — Только не обознались ли вы, не припомню я вас что-то…

— Васька Нагих я, — сказал скуластый человек. — В Черемхове вы нас с Никитой на вокзале в Иркутск…

— Ах ты, боже мой, — перебивая Василия, воскликнула Прасковья Васильевна и схватила его за руку. — Как же я сразу не признала вас… Изменились вы сильно…

— Теперь все изменилось, — сказал Нагих. — А Никита где?

— В Забайкалье он, в партизанах…

— Вот как? Воюет?

— Уж больше года воюет… С той зимы, ни слухом ни духом о нем ничего не знали; слава богу, она оттуда приехала — рассказала. — Прасковья Васильевна указала на стоящую рядом раскрасневшуюся Лену.

Нагих протянул Лене руку и улыбнулся.

— Выходит, тоже партизанка?

— Нет-нет, я только там жила, — сказала Лена.

— Коли с партизанами жила, значит, тоже партизанка, — сказал Нагих. — А Никита как?

— Он с товарищем Лукиным вместе… Он разведчик…

— Разведчик — это хорошо, — сказал Нагих, и вдруг взгляд его сделался рассеянным, словно он сразу забыл о Лене, и о Прасковье Васильевне, вспомнив о чем-то своем.

— Сегодня мы его сюда ждали. Думали, может, вместе с вами придет, — сказала Прасковья Васильевна. — Все она… Придет да придет, говорит…

Нагих пристально посмотрел на Лену:

— Ждала?

— Ждала, — сказала Лена.

— Ждать и надо. Коли ждешь, непременно дождешься. Вот погоди, теперь я за ним туда поеду и сюда к тебе его привезу. Не далек тот день…

— Разве вы туда едете, к Никите? — Лена посмотрела на Василия во все глаза.

— Моя дорога до океана. Как его воды попробую, тогда и домой можно. — Нагих посмотрел вдоль улицы и вдруг заспешил. — Эх, далеко моя рота ушла, догонять нужно, — сказал он. — Вечером к вам загляну — обо всем потолкуем. Где живете-то?

Прасковья Васильевна принялась объяснять, как найти домик Ксеньи.

Нагих слушал внимательно, смотрел ей прямо в глаза, но, видимо, все еще думал о чем-то своем. Улыбка не сходила с его губ, но взгляд был рассеянным и печальным.

— Против сада? Найду, — сказал он. — Вечером ждите.

В это время смолкла музыка и с балкона донесся голос белокурого человека,