Танго, как мы знаем, это танец испанско-американского происхождения, обычно исполняемый на четыре доли и отличающийся глубокими наклонами и волнообразным шагом на цыпочках. Однажды, субботним вечером, на еженедельных танцах в писконтьютском яхт-клубе, юный Роберт Брюер, мой ученик, который за все восемнадцать лет своей жизни ни разу не видел, как исполняют танго, попробовал глубокие наклоны и шаги на цыпочках. Поначалу он двигался неуверенно, и это напоминало непроизвольные конвульсии. Когда случилось непоправимое, и лицо его, и сознание были пусты. Горячая латиноамериканская музыка сквозь уши просочилась под стриженый ежик, не застала никого дома и взяла под контроль долговязое худое тело.

Что-то щелкнуло, встраивая Роберта в музыкальный механизм. Его партнерша, простая благоразумная девушка с тремя миллионами долларов и низким центром тяжести, сначала в замешательстве попыталась сопротивляться, а затем, углядев огонь страсти в глазах Роберта, уступила ему. Двое стали единым целым, причем это целое двигалось очень быстро.

Такого в Писконтьюте не допускалось. Танцами в Писконтьюте назывался незаметный перенос веса с одной ноги на другую, причем не отрывающиеся от пола ноги находились одна от другой на расстоянии от трех до шести дюймов. Этот простой перенос веса считался любым танцем под любую музыку, будь то самба, вальс, гавот, фокстрот, банихаг или хоки-поки.

Невзирая на то, что новый танец уже стал гвоздем сезона, Писконтьют легко победил его. Бальный зал можно было бы по плечи заполнить чистым желатином, и танцорам Писконтьюта это бы не помешало. Можно было бы заполнить зал по ноздри, и это лишь сделало бы беседы похожими на разговор астматиков. А тут Роберт — вновь и вновь скользит из конца в конец зала, словно яхта на регате.

Никто не обращал ни малейшего внимания на галсы и крены Роберта и его партнерши. С таким же равнодушием в иные времена и в иных местах людей колесовали или бросали в каменные мешки. Роберт поставил себя на одну доску с теми бедолагами из истории Писконтьюта, один из которых выкрасил дно своей яхты черной краской, двое слишком поздно узнали, что никто в городке не купается в море до одиннадцати часов, а еще один никак не мог избавиться от привычки говорить по телефону: «Приветик!».

Когда музыка закончилась, разгоряченная партнерша Роберта поспешила удалиться, а отец Роберта присоединился к нему за барной стойкой.

Когда мистер Брюер гневался, он высовывал кончик языка между зубов, пряча его лишь для того, чтобы произнести звук «с».

— Боже правый, Бабс! — бросил он Роберту. — Ты кем себя вообразил? Жиголо?

— Я не знаю, что стряслось. — Роберт покраснел. — Я раньше никогда не пробовал этот танец, а тут словно с ума сошел. Я как будто летал.

— Считай, что тебя подбили, — сказал мистер Брюер. — Здесь тебе не Кони-Айленд, и здесь никогда не будет Кони-Айленда. А теперь попроси прощения у матери.

— Да, сэр, — весь дрожа, пробормотал Роберт.

— Ты был точь-в-точь чертов фламинго, который решил поиграть в футбол, — сказал мистер Брюер.

Он кивнул, спрятал язык, с клацаньем сомкнул зубы и пошел прочь. Роберт принес извинения матери и немедленно отправился домой.

Мы с Робертом делили апартаменты с ванной, гостиной и двумя спальнями на четвертом этаже сооружения, именуемого загородным домиком Брюера. Когда я пришел вскоре после полуночи, Роберт, казалось, спал. Однако в три ночи меня разбудила доносящаяся из гостиной тихая музыка, сопровождаемая такими звуками, словно кто-то возбужденно расхаживал из конца в конец комнаты.

Я открыл дверь и застукал Роберта за танго в одиночку. До того мгновения, как он увидел меня, ноздри его раздувались, а глаза были широко раскрыты — горящие глаза арабского шейха.

Он хватанул ртом воздух, выключил проигрыватель и рухнул на диван.

— Продолжай, — сказал я. — У тебя отлично получается.

— Думаю, нам зря кажется, что мы цивилизованные, — сказал Роберт.

— Многие приличные люди танцуют танго, — заметил я.

Он продолжал сжимать и разжимать кулаки.

— Дешевка, примитив!

— Танго не для красоты. Танго для того, чтобы хорошо.

— В Поните так не делают, — проговорил Роберт.

Я пожал плечами.

— А что такое Понит?

— Не хочу показаться невежливым, — сказал он, — но ты, скорее всего, не поймешь.

— Я пробыл здесь достаточно, чтобы понять, что тут практикуется.

— Тебе легко делать замечания. Легко смеяться над тем, за что не несешь никакой ответственности.

— Ответственность? — хмыкнул я. — Ты несешь ответственность? За что?

Роберт задумчиво повел глазами вокруг.

— За вот это… за все. Когда-то все это станет моим, я полагаю. А ты, ты свободен как ветер, ты можешь отправиться куда пожелаешь и смеяться над чем угодно.

— Роберт, — сказал я. — Это всего лишь недвижимость. Если она тебя угнетает, что ж, когда она станет твоей, просто продай ее.

Роберт был потрясен.

— Продать? Но это построил мой прадед.

— Отменный каменщик, — сказал я.

— Это же образ жизни, который исчезает повсюду!

— Счастливого пути, — сказал я.

— Если Понит пойдет ко дну, — сурово проговорил Роберт, — если мы все покинем корабль, кто тогда сохранит традиционные ценности?

— Какие ценности? Приверженность теннису и хождению под парусом?

— Ценности цивилизации! Лидерства!

— Какой цивилизации? Ты о той книжке, которую твоя мать все собирается когда-нибудь прочесть?

— Мой прадед, — заявил Роберт, — был вице-губернатором Род-Айленда.

В качестве ответа на эту невероятную новость я включил проигрыватель, и комнату вновь наполнили звуки танго.

В дверь тихонько постучали, я открыл и увидел юную красавицу Мэри, горничную верхних этажей — она была в домашнем халате.

— Я услышала голоса, — сказала Мэри. — Подумала: вдруг воры.

Ее плечи плавно двигались в такт музыке.

Я подхватил ее и в ритме танго увлек в гостиную.

— С каждым шагом, — сказал я ей, — мы предаем нашу мелкобуржуазную природу и погружаемся все глубже в сердце цивилизации.

— М-м? — пробормотала Мэри, не открывая глаз.

Я почувствовал руку на своем плече. Роберт, задыхаясь от волнения, вклинился между нами.

— После нас хоть потоп, — сказал я, загружая пластинки в автомат.

Так началось тайное падение Роберта — равно как и наше с Мэри. Почти каждую ночь ритуал повторялся: мы включали проигрыватель, Мэри спускалась узнать, что происходит, и я с ней танцевал. Роберт молча наблюдал за нами, потом тяжело поднимался с дивана, словно пораженный