Я бы этот кошмар и в сарай не повесила, — мрачно проговорила она. — Против тебя сплели заговор, и пришла пора положить ему конец. — Корнелия встала, медленно, угрюмо, по-прежнему глядя на противоположную сторону улицы. — И что это она вывесила в витрине?

* * *

На противоположной стороне улицы Сильвия Лазарро клеила газетную вырезку в витрину мастерской своего мужа. Вырезка была с той самой статьей, где Стедмана назвали обманщиком. Сильвия выставила статью на всеобщее обозрение вовсе не из-за этого, а по причине того, что в статье говорилось о ее муже, Джоне Лазарро.

А там говорилось, что Лазарро — самый выдающийся художник-абстракционист во Флориде. Говорилось, что он способен выразить сложные эмоции при помощи невероятно простых элементов. Там говорилось, что Лазарро пишет одной из самых редких красок — что он пишет душой. А еще там говорилось, что Лазарро начал свою карьеру как мальчик-вундеркинд, обнаруженный в трущобах Чикаго.

Лазарро было всего двадцать три года. Самоучка, он никогда не учился в художественной школе.

В витрине с газетной вырезкой была выставлена картина, которая заслужила все эти похвалы, равно как и денежный приз в двести долларов. На этой картине Лазарро попытался запечатлеть на холсте тягостную неподвижность, безумную боль и холодный пот за мгновение до того, как разразится гроза. Облака на картине не были похожи на настоящие облака. Они были похожи на серые валуны — плотные, как гранит, и в то же время каким-то образом рыхлые и пропитанные влагой. И земля не была похожа на настоящую землю. Она скорее напоминала горячую, потускневшую медь. Нигде никакого укрытия. Любой, кто оказался бы в этот мрачный миг в этом мрачном месте, вынужден был бы съежиться на горячей меди под сырыми глыбами — и принять то, что в следующее мгновение обрушит на него природа.

Картина была до ужаса мрачной — место для такой нашлось бы только в музее или в собрании маниакального коллекционера. Картины Лазарро продавались плохо. Он и сам был им под стать — грубый и злой. Ему нравилось казаться опасным, казаться бандитом. Но он не был опасен. Он боялся. Боялся того, что он самый большой обманщик из всех.

Лазарро лежал одетый на кровати в темноте. Единственным источником света в мастерской был отблеск расточительной иллюминации, освещающей жилище Стедмана на той стороне улицы. Лазарро угрюмо размышлял о том, какие подарки он мог бы купить жене на двухсотдолларовую премию, если бы ее тут же не растащили кредиторы.

Сильвия отошла от окна и присела на краешек его кровати. До того, как Лазарро посватался к ней, она была бойкой простушкой-официанткой. Три года совместной жизни со сложным и талантливым мужем добавили Сильвии кругов под глазами, а кредиторы превратили всегдашнюю живость в веселое отчаяние. Но Сильвия не собиралась сдаваться. Она не сомневалась, что ее супруг — второй Рафаэль.

— Почему ты не хочешь почитать, что о тебе написали в газете? — спросила она.

— Никогда не видел толку в художественных критиках, — ответил Лазарро.

— Зато они в тебе видят, — возразила Сильвия.

— Ура, — безучастно проговорил Лазарро.

Чем больше хвалы возносили ему критики, тем сильнее он съеживался на горячей меди под сырыми глыбами. Руки и глаза Лазарро были так устроены, что он не мог добиться в изображаемых предметах ни малейшего сходства. Его картины были жестокими не потому, что он хотел выразить эту жестокость, — он просто не умел писать по-другому. На первый взгляд, Лазарро не испытывал к Стедману ничего, кроме презрения. Однако глубоко в душе он испытывал благоговение перед руками и глазами Стедмана — руками и глазами, которые могли сделать все, чего тот хотел от них.

— У лорда Стедмана через десять дней юбилей, — сообщила Сильвия. Она прозвала Стедманов «лорд и леди Стедман», потому что те были так богаты — и потому что Лазарро были так бедны. — Леди Стедман вышла из трейлера и произнесла по этому поводу большую речь.

— Речь? — переспросил Лазарро. — Не знал, что у леди Стедман есть голос.

— Сегодня прорезался, — сказал Сильвия. — Она просто взбесилась оттого, что газета назвала ее мужа обманщиком.

Лазарро нежно взял ее за руку.

— Ты защитишь меня, крошка, если кто-то скажет такое обо мне?

— Я убью любого, кто скажет о тебе такое.

— У тебя сигаретки нет? — спросил Лазарро.

— Кончились, — ответила Сильвия.

Сигареты кончились еще в обед.

— Я подумал, вдруг ты припрятала пачку, — сказал Лазарро.

Сильвия уже была на ногах.

— Пойду стрельну у соседей.

Лазарро схватил ее за руку.

— Нет, нет и нет, — проговорил он. — Пожалуйста, ничего больше не стреляй у соседей.

— Но если ты хочешь курить… — начала Сильвия.

— Неважно. Забудь! — возбужденно сказал Лазарро. — Я бросаю. Первые несколько дней самые тяжелые. Зато сэкономим кучу денег — и здоровья.

Сильвия сжала его руку, отпустила, подошла к фанерной стене и принялась колотить в нее кулачками.

— Это нечестно, — горько проговорила она. — Ненавижу их!

— Ненавидишь кого? — Лазарро сел.

— Лорда и леди Стедман, — произнесла она сквозь сжатые зубы. — Выставляют повсюду напоказ свои деньги. И этот лорд Стедман со своей толстенной двадцатипятицентовой сигарой в зубах — продает свои дурацкие картинки, только свист стоит… а ты пытаешься принести в наш мир что-то новое и прекрасное и не можешь позволить себе даже сигарету!

В дверь настойчиво постучали. Снаружи слышался людской гомон, словно зеваки Стедмана переместились на эту сторону улицы. А потом послышался голос и самого Стедмана, терпеливо увещевающий:

— Послушай же, малышка…

Сильвия подошла к двери и распахнула ее.

Снаружи стояли леди Стедман, гордо задрав голову, лорд Стедман, понурившийся от неловкости, и горстка зевак, весьма заинтересованная происходящим.

— Сию же секунду уберите эту мерзость из вашей витрины! — заявила Корнелия Стедман Сильвии Лазарро.

— Убрать что из моей витрины? — поинтересовалась Сильвия.

— Уберите газетную вырезку из вашей витрины, — сказала Корнелия.

— А что не так с вырезкой? — осведомилась Сильвия.

— Вы знаете, что не так с вырезкой, — нахмурилась Корнелия.

Лазарро слышал, как голоса двух женщин повышаются. Поначалу они звучали достаточно безобидно — почти по-деловому, но каждая фраза заканчивалась на чуть более высокой ноте. Лазарро подошел к двери мастерской как раз вовремя, за секунду до того, как между двумя женщинами