субъективизма и волюнтаризма. Мне же совершенно было непонятно, как мог Пленум так быстро устранить те негативы, которые породил Хрущев? Пресечь пагубное развитие последствий субъективизма и волюнтаризма – это было можно и нужно. Так же как избрать новый курс по различным государственным стратегическим направлениям. Например, отношение к армии: надо было от хрущевских перегибов перейти к нормальному развитию, без потрясений. Так же и в сельском хозяйстве – не выдавливать из него последние соки, а поднять его, поощряя при этом индивидуальное, а также подсобное хозяйство промышленных предприятий, как было при Сталине. А возьмите позицию, которую Хрущев занимал по отношению к народу. Никогда не забуду его выступление в начале 1960-х годов на стадионе в Мурманске. Мы были поражены его поведением. Собрались десятки тысяч людей, а он в полупьяном состоянии начал хамить и оскорблять народ. Я видел не лицо лидера Великой страны, а рыло. Неудивительно, что он отдал в июне 1962 года приказ расстрелять в Новочеркасске бунт народа в связи с перебоями в снабжении города. Это было первое «потепление» и реальное проявление «демократии». А хрущевские опыты в общегосударственном масштабе, так сказать, по совершенствованию системы управления? Сколько вреда принесли его необдуманные, неграмотные «реорганизации» и «эксперименты»!

Кое-кто старается его обелить во внешней политике. Например, он-де пошел на компромисс с Кеннеди и тем самым погасил Карибский кризис. Но кто этот кризис породил? Хрущев. А ведь тогда мир был на грани войны с возможным применением ядерного оружия. Конечно, революционная Куба для США – что красная тряпка для быка. И по понятным причинам американцы всячески давили на Кубу, в том числе применяя свой излюбленный метод экономической блокады, демонстрацию силы – посылали к ее берегам свои военные корабли, в небе круглосуточно летали самолеты стратегической авиации США. Но, сделав через ТАСС осенью 1962 года серьезное заявление, в котором США предупреждались, что в случае их агрессии против Кубы эти действия не останутся безнаказанными, наше правительство (а точнее, Хрущев) не должно было переходить тот рубеж, за которым явно открывается катастрофа. Но Хрущев пошел именно по этому пути – тайно от всех, в том числе (как это выяснилось значительно позже) даже втайне от нашего посла в США. Завез на Кубу 42 оперативно-тактические ракеты с ядерными зарядами, которые простреливали США до Вашингтона, Нью-Йорка и Чикаго включительно. Причем, учитывая небольшое подлетное время и достаточную мощность заряда, – это, конечно, была открытая угроза США и в целом угроза развязывания мировой ядерной войны.

Необдуманный шаг не только не снял угрозу нападения США на Кубу, а провоцировал это нападение.

Поняв наконец, куда он, Хрущев, вогнал нашу страну, и не имея за душой никаких вариантов к маневру, он вынужденно соглашается на предложение Кеннеди: Советский Союз вывозит свои ракеты, а США обязуются не нападать на Кубу. В итоге США выступают как победитель, а СССР – унижен до предела. Больше того, США представляются хранителем международной безопасности, предотвратившим ядерную войну. Разрыв с Китаем – это тоже «заслуга» Хрущева.

Конечно, сейчас все надежды были на нового первого секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева. Как он себя проявит? Ведь у нас такая громадная страна! Между тем зимняя учеба 1964/65 года осталась позади. Мы сами подвели итоги.

В отличие от прошлых лет очень торжественно отметили 20-ле-тие Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Это был действительно праздник всего народа. Мы почувствовали, что народу возвращают его Величие. В этом проявились первые шаги Л.И. Брежнева.

После майских праздников командующий Ленинградским военным округом проводил сборы командиров дивизий, бригад и выше. Как-то на общее построение перед очередными занятиями приехал Казаков. Он прошел вдоль строя, здороваясь за руку с каждым. Остановился возле меня и громко, так, чтобы слышали многие, начал отчитывать. При этом когда он кем-то или чем-то был расстроен, то окал значительно сильнее:

– Товарищ Воренников, вы что, в Москве окодемию себе пробиваете?

– Товарищ командующий, нигде ничего я себе не пробиваю, это не в моих принципах. И то, что вы говорите, я впервые слышу.

– Ну как же! Мне все названивают из Москвы, и все Воренников да Воренников, в окодемию да в окодемию.

– Мне ничего об этом не известно.

– Разберемся.

Когда был объявлен перерыв и наш строй рассыпался, товарищи, конечно, начали меня атаковывать:

– Ну, чего темнишь? Нам-то можешь все честно рассказать? Давай выкладывай!

Подошел Куликов и высказал предположение, что, возможно, мой рапорт, который был подан три года назад, начал сейчас «действовать». То есть кадровики сами его подняли, учли результаты, которые имеет дивизия, и начали толкать меня вперед, на учебу. Но, насколько мне было известно, от округа прошли утверждение только два кандидата – полковник В. Черемных и полковник Д. Язов (оба из управления округа). Что же касается меня, то я сам терялся в догадках – кто мог подтолкнуть мое дело? Очевидно, командующий армией В.Г. Куликов был прав: это сделали сами кадровики. Но если это действительно так, то стимулятором был, несомненно, полковник Чичвага. Мне неудобно было к нему обращаться, хотя любопытство (именно любопытство) подталкивало к этому.

И вдруг все развязывается в считаные дни. В июне приходит приказ министра обороны, объявляющий постановление Совмина о присвоении группе офицеров генеральских званий. В том числе первое генеральское звание получил и я. Было это весьма неожиданно – обычно звания такого типа присваивали к 7 ноября, 23 февраля и к 9 мая. А через месяц пришла выписка из приказа министра обороны о моем зачислении слушателем Военной академии Генерального штаба.

Я получил письменные поздравления о присвоении мне воинского звания генерал-майор отовсюду, до министра обороны включительно. Но в связи с зачислением меня слушателем академии позвонили только двое, и оба из армии. Первым был, конечно, Чичвага: – Валентин Иванович, я поздравляю и рад за вас, что все-таки вас зачислили слушателем академии. – Спасибо, – говорю я. – Но как это все-таки получилось? – А я держал вопрос о вашей учебе на контроле. Вы в свое время рапорт написали, затем вас поставили на дивизию, поэтому будировать эту проблему было некстати, а сейчас вам пошел 42-й год, а это предел поступления в академию. Поэтому я начал кое-кого шевелить. В Главном управлении кадров меня поддержали, хотя в округе не все были согласны с этим. Я тепло и искренне поблагодарил Чичвагу. Это замечательный человек и настоящий кадровик. И не потому, что он сделал много доброго для меня лично, а потому, что по отношению вообще ко всем офицерам он был весьма внимательным и справедливым. Позвонил в этот