Попробуй снова! – велел Ночной Волк, и я понял, что задремал, сидя на корточках у неразожженного костра.

Взяв палочку серебряной рукой, я снова принялся крутить ее, но вдруг мне показалось, что все безнадежно, и я в отчаянии ткнул палочкой в сук с дырой и выкрикнул:

– Мне нужен огонь! Неужели это так много? Огонь!

Дерево вспыхнуло. Не просто задымилось, не затлело, а вспыхнуло ярким пламенем – и палочка, и сук, который я сверлил. Я отшатнулся назад, сердце мое колотилось где-то возле горла.

Я не знал, что мы так умеем.

Я тоже.

Не дай ему потухнуть!

Этого можно было не опасаться. Я сложил поверх огня хворост, и он занялся. Пламя разогнало тени и заставило блестеть прожилки в камнях. И моя серебряная рука блестела, когда я разглядывал ее наполовину с ужасом и восторгом. Но главное – от нее была польза. Я снова доковылял до опушки и принес столько хвороста, сколько смог. Потом еще раз и еще. И только тогда занялся мясом.

Снять шкуру с дикобраза и не уколоться, конечно, трудно. Лучше всего подвесить его, растянув за лапы, и так свежевать. Но у меня не было веревки, а в каменоломне не росли деревья. Однако дело стоило трудов. Дикобраз оказался жирным, как отъевшийся по осени еж, и, когда я стал готовить мясо над огнем, оно зашкварчало и аппетитно задымилось. Наевшись до отвала, уснул на плаще убитой женщины и проснулся только на рассвете. Небо было огромным и безоблачным. Я подбросил дров в костер и поел еще мяса дикобраза. Сходил к воде, скопившейся в нижней части каменоломни, вымыл руки, как следует напился. Теперь, когда мой живот был полон, можно было встречать новый день.

Я вспомнил, что где-то недалеко от каменоломни текла река. А в ней водилась рыба. Старлинг. На берегу этой реки я сказал, что не люблю ее, стараясь быть честным. И мы слились в порыве почти что животной страсти, которая, однако, переросла в странные и сложные отношения, продолжавшиеся более дюжины лет. Я вспомнил, как Старлинг, в тонких полосатых чулках, пела о наших странствиях, а ее муж с гордостью слушал. «Что ж, пару строф она тогда пропустила», – подумал я и улыбнулся.

Вернулся к костру. Пеструха была там, ковырялась в потрохах дикобраза. Когда она подняла голову и посмотрела на меня, с ее клюва свисал обрывок кишки.

– Домой? – с надеждой спросила ворона.

Я заговорил вслух:

– Сегодня я буду отдыхать и ловить рыбу. Часть рыбы съем сразу, часть засушу. Не хочу больше путешествовать с пустым брюхом. Три дня, чтобы отдохнуть и отъесться, а потом мы двинемся дальше.

Разумнее было бы выбрать камень и начать прямо сейчас.

Я замер, сидя на корточках у огня. Я понял, что предлагает волк.

Я иду домой. Не в камень.

Фитц… Мы ведь давно знали, что к этому идет. Как часто нам снилось, что мы возвращаемся сюда и создаем нашего дракона? И вот мы здесь, время пришло, и, возможно, нам еще хватит времени и сил, чтобы сделать это. Я не хочу увязнуть в камне, как Девушка-на-драконе.

Я ответил вслух, тщательно подобрав слова:

– Не думаю, что время уже настало. Я еще не старый. Просто устал. Немного отдохну и…

– Домой? – настойчиво спросила Пеструха. – Би! Би! Пер! Спарк! Лант!

– Лант мертв, – сказал я резче, чем хотел.

Волк ответил еще резче:

Будешь упрямиться – умрешь. И я вместе с тобой.

Мой разум будто оцепенел.

– Я домой! – заявила Пеструха.

– Скоро, – сказал я ей.

– Прямо сейчас! – возразила она.

Ворона оторвала напоследок еще кусок потрохов, и кишка дикобраза намоталась ей на клюв. Ловко подцепив когтем, Пеструха подобрала ее и проглотила. Пригладила перья, иссиня-черные и алые.

– Прощай! – каркнула она и взлетела.

Я ошеломленно уставился ей вслед:

– Туда далеко лететь!

Да понимает ли она вообще, где мы?

Ворона описала над каменоломней круг, пролетев низко над вытесанными и отвергнутыми глыбами, над грудами щебня, оставленными теми, кто трудился тут в древности, над самой водой, скопившейся в нижнем конце каменоломни. Я поворачивался, следя за ней взглядом. И вдруг Пеструха полетела прямо в столп Силы. Я бросился туда, боясь, что найду у подножия обелиска изломанное тельце птицы. Но та погрузилась в камень и исчезла, как не бывало.

– Не знал, что она так умеет, – проговорил я. – Надеюсь, она доберется до места благополучно.

Это не первое ее путешествие сквозь камни. И клюв у нее покрыт Силой.

Верно.

Я ничем не мог помочь Пеструхе, но сердце мое упало при мысли, что, возможно, я больше не увижу ее. Напомнил себе, что у меня есть собственный план, как попасть домой. Еще несколько раз сходив за дровами, я стал калить в огне кости дикобраза до тех пор, пока они не треснули, чтобы можно было высосать мозг. Теперь пора и на рыбалку. Давненько уже не ловил рыбу руками. Я отправился к ручью и нашел подходящее место: на подмытом снизу берегу, под свисающими ветками, чтобы моя тень не падала на воду. Обрадовался, обнаружив, что не забыл эту науку, и еще больше обрадовался, когда поймал две отличные жирные форели. Подцепив их кривым ивовым прутиком под жабры, погрузил рыбины в воду и поймал еще две. Отлично. Две приготовлю сегодня, две завялю или закопчу в дорогу.

Ты точно не помнишь ничего из советов Верити?

Я провалился в камень и вышел из него. Что было между тем и другим – не имею представления.

Ты был глубоко в Силе. Верити нашел тебя. Он стал теперь крупной рыбой, что плавает там в самой глубине. Он сказал тебе, не откладывая, высечь своего дракона. Там еще был король Шрюд, не такой большой и крепкий. И с ним Чейд. Они желали тебе удачи в твоем деле.

После долгого молчания я сказал:

– Я правда совсем ничего не помню. И мне, честно, очень жаль.

Зато я все запомнил для тебя. Верити велел тебе поторопиться. Сам он в свое время чуть не потерпел неудачу. Если бы ты не привел Кеттл, дракон остался бы незаконченным, а король умер бы. И возможно, сейчас Шестью Герцогствами правили бы Внешние острова.

У нас на кону не так много, как было у него.

Только твоя жизнь. И моя.

Я подумаю об этом вечером.

Фитц, я не хочу перестать быть. Преврати нас в дракона. Дай мне эту крупицу жизни. Я хочу снова вдыхать ночной воздух, охотиться, снова ощущать прохладу ветра ночью и солнечное тепло днем.

В его словах слышалась такая жажда, что я почувствовал себя бессовестным. Он мог воспринимать мир только через меня, но мои глаза, уши и нос были лишь жалким подобием волчьих.