рюмки эля вмешиваются в пение [Лондонские типы, гл. 8] и в «Нашем общем друге», где чучела и заспиртованные уродцы вторят рассуждениям м-ра Berra [III. 14]. В одном немом французском фильме «человек, купивший граммофон, заводил его у себя в квартире, и все предметы (в том числе мебель) начинали танцовать» [Форестье, Великий немой, 20].

20//14

Остап танцевал классическое провинциальное танго… — Танго в Советской России в 1930 было танцем не столько «позабытым» (это эвфемизм), сколько предосудительным и рискованным, с оттенком вызова существующему режиму культуры. В романе А. Малышкина «Люди из захолустья» читаем: «Полилось жеманное рыдание танго. То был танец, который считался в те годы [1929] полузапретным, таящим в себе яды иного социального строя…» [На земле предков]. В. Маяковский, и прежде клеймивший танго как танец сытых [Война и мир, ч. 1], в 1928 в докладах о загранице обрушивается на модное «Аргентинское танго», кратко замечая: «Заним империализм» [Поли. собр. соч., т. 13]. В агитпропе и литературе танго связывалось с образом жизни чуждой пролетариату элиты: адвокатов, спецов, врачей и т. п., а также нэпманов и спекулянтов [Тарсис, Седая юность, 38; Б. Ромашов, Воздушный пирог, д. 1, сц. 13, явл. 1]. Аналогичным клеймом были отмечены и более новые западные танцы: шимми, чарльстон, фокстрот. «Оркестр благозвучал фокстротами, бывшими в запрещении в те российские годы» [Пильняк, Волга впадает в Каспиское море, 14].

«Под знойным небом Аргентины» и т. д. — строки из популярной баллады, которую известная певица Иза Кремер исполняла на юге России в 1918–1819 [текст см. в кн.: Савченко, Эстрада ретро, 202]. В1918 вышел фильм «Последнее танго» по мотивам этого романса [Советские художественные фильмы, т. 3]. Имеется и другой русский вариант — с текстом П. Германа, в аранжировке Дм. Покрасса [см.: Сахарова, Комм. — ЗТ, 479]. Танго имеет французский источник: C’est sous le ciel de V'Argentine, / Ou la femme est toujours divine, / Qu’au son des musiques calines / On danse le tango [Le dernier tango. Chanson argentine (1913), слова A. Fouches, муз. E. Doloire, в кн.: Memoire de la chanson: 1100 chansons du Moyen-Age a 1919,1998, p. 1286].

Павел Иванович Чичиков, вспомнив, что «у него теперь без малого четыреста душ», танцует один в своей комнате: «позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвел по комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткой ноги».

20//15

Фунт… сидел в кафе «Флорида», обсуждая ужасный факт закрытия Дарданелл в связи с итало-турецкой войной. — Итало-турецкая (Триполитанская) война происходила в 1911–1912 в связи с захватом итальянцами Ливии; окончилась поражением Оттоманской империи. Проливы были временно закрыты Турцией в связи с итальянскими бомбардировками фортов Дарданелл в апреле 1912; закрытие их было чувствительным ударом по черноморской торговле России.

20//16

Энвер-бей — это голова. Юан Ши-кай — это голова. Пуришкевич — все-таки тоже голова… — Энвер-бей (после 1912 — Энвер-паша) — военный и государственный деятель. Командовал турецкой армией в Ливии во время войны с итальянцами (см. предыдущее примечание). Был одним из лидеров младотурецкой революции; член правящего триумвирата Турции накануне и во время Первой мировой войны, союзник Германии в войне. Колоритная личность авантюрного склада. Сойдя с турецкой политической арены, погиб в 1922 в Туркестане, где возглавлял отряды антибольшевистских «басмачей». Его последние дни описаны в новелле Н. Тихонова «Халиф» (1927).

Юань Шикай — президент и диктатор Китая в 1912–1916. Во время революции 1911–1912, будучи премьером императорского правительства, лавировал между монархией и республиканцами. В русской прессе характеризовался как «китайский Наполеон», «гениальный дипломат» и, несмотря на свое «восточное коварство», как «выдающийся правитель, пламенный националист и страстный патриот» [Ни 05 и 07.1912].

Пуришкевич В. М. — депутат Государственной думы, один из известнейших политических деятелей 1910-х годов; «все-таки» — поскольку его часто критиковали за крайние взгляды и неконвенциональное поведение [см. ЗТ 8//29].

20//17

— Кто там? — послышался голос подпольного миллионера. — Телеграмма! — ответил великий комбинатор, подмигнув в темноту. — Поздний стук в дверь — предположительно телеграмма, оказывающаяся не телеграммой, а чем-то другим, — мотив не новый. Как видно из прессы 20-х гг., словом «Телеграмма!» часто прикрывались налетчики или хулиганы (известная язва тех лет). Дверные глазки не были в ходу, и на карикатуре хозяин рассматривает носителей якобы телеграммы через щель. В старое время слово это чаще означало арест или обыск. «Словами «вам телеграмма» или «вам страховое письмо» иногда пользовались люди 3-го отделения» [Алданов, Истоки, II. 1; действие в 1880-х гг.] Ср. также у сатириконовцев:

«Обывателев подошел к двери и, не открывая ее, спросил: — Кто там? — Телеграмма! — послышалось за дверью… — Когда приходят для обыска, говорят, что телеграмма» [О. Д’Ор, Телеграмма // О. Д’Ор, Рыбьи пляски]; «Действительный статский советник Крапивин… с удовольствием приготовился юркнуть в кровать. В это время у парадного входа раздался робкий звонок. — Кто там? — послышался тонкий пискливый голосок. — Телеграмма! — ответил вкрадчивый мужской голос. Дверь открылась, и через минуту роскошная квартира генерала Крапивина наполнилась дворниками, городовыми и юркими людьми в гороховых пальто» [О. Д’Ор, Perpetuum Mobile // О. Д’Ор, О сереньких людях; то же значение телеграммы у Аверченко, см.: Отцы и дети // Опискин, Сорные травы].

20//18

В утренней тишине слышались только посвистывание сусликов и скрежетание нагревшихся ножовок. — Как замечает В. Болен, здесь может быть усмотрен отголосок «Хаджи-Мурата» Толстого: «В сенях еще громче и чаще, чем с вечера, слышны были заливавшиеся перед светом соловьи. В комнате же нукеров слышно было равномерное шипение и свистение железа по камню оттачиваемого кинжала» [гл. 23; см.: Bolen, 63]. Вызывает поэтические ассоциации и свист сусликов, см. описание утра в степи у Чехова: «В траве перекликались суслики…» [Степь, гл. 1; ср. ряд других близких перекличек со «Степью» в ЗТ 6//8]. Если верно прочтение Д. С. Лихачева, то этот характерный звук музыки степи упомянут уже в «Слове о полку Игореве»: «свистъ зверинъ въста» [Д. Лихачев: «свист степных зверей — сусликов», в кн.: Слово о Полку Игореве, М.: Детгиз, 1972,161].

20//19

— Я бедный и несчастный старик! — всхлипывал он [Паниковский]. — Ср.: «Я же бедняк, бедный бухгалтер. У меня пятьдесят болезней, геморрой, сердцебиение, почки и многое другое» [Юшкевич, Зять Зильбермана]. К аналогичной защите прибегает, попавшись, другой вор и аферист с еврейским фоном: «…[Я] старик, милорд; старый-престарый старик» [Диккенс, Оливер Твист: Феджин в суде и в тюремной камере].

Примечание к комментариям

1 [к 20//1]. Говоря точнее, мотив детства распространяется здесь и на Паниковского. Правда, что Балаганов в ЗТ более специально «инфантилизирован», чем другие спутники Бендера, но Остап часто трактует подобным образом всю компанию: «Ах, дети, милые дети лейтенанта Шмидта…»