– Ты не ответил, – стоял на своем Шон.

«Прошу тебя, сынок».

– Он вынул этот нож из бокового кармана спецовки. Лезвие было сложено. Он открыл его ногтем большого пальца левой руки, папа, – тихим голосом проговорил Дирк. – Я хотел выбить его ногой, но промазал и попал ему в грудь. Он опрокинулся на спину, и я увидел, как он поднимает нож… Я подумал, что он сейчас бросит его в меня. И ударил его табуреткой. По-другому остановить его я не мог.

Лицо Шона сделалось бесстрастным, словно окаменело.

– Хорошо, – сказал он. – Нам пора домой.

Потом он обратился к остальным:

– Благодарю вас, джентльмены.

Шон вышел из бара и направился к машине. Дирк покорно следовал за ним.

На следующий день постановлением местной магистратуры Дирк Кортни был отпущен на поруки отца под залог в пятьдесят фунтов, с тем чтобы через две недели предстать перед окружным судом по обвинению в непредумышленном убийстве.

В списке других дел его дело стояло первым пунктом.

На заседание явился весь район. Народ заполнил крохотное здание суда, а кто не смог попасть внутрь, толпились у окон.

Жюри присяжных после семиминутного отсутствия вернулось с вердиктом; Дирк сошел со скамьи подсудимых, был окружен смеющейся, поздравляющей его публикой и буквально вынесен под яркие лучи солнца.

Один Шон остался сидеть на своем месте в переднем ряду зала судебных заседаний. Адвокат подсудимого Питер Ааронсон, которого Шон привез из Питермарицбурга, сунул бумаги в портфель, обменялся шуткой с секретарем суда и подошел к Шону.

– Каких-то семь минут – и дело в шляпе. Настоящий рекорд, – сказал он, улыбнулся и стал похож на коалу. – Хотите сигару, мистер Кортни?

Шон отрицательно покачал головой, а Питер сунул в рот непропорционально огромную сигару и поднес к ней горящую спичку.

– Впрочем, признаюсь вам откровенно, – продолжил он, – меня очень беспокоил этот нож. Я боялся, не вышло бы тут чего. Не нравился мне этот нож.

– Мне тоже, – тихо сказал Шон.

Питер склонил голову набок, изучая Шона яркими, птичьими глазками.

– Зато мне понравились эти ваши свидетели – прямо как дрессированные собачки. Им говоришь: «Голос!» – и они тут же: «Гав! Гав!» Просто чудо какое-то. Кто-то их здорово натренировал.

– Я вас не понимаю, – мрачно сказал Шон.

Питер пожал плечами:

– Я пришлю вам свой счет… но предупреждаю, он будет немалый. Скажем, пятьсот гиней?

Шон откинулся на спинку стула и снизу вверх посмотрел на адвокатишку.

– Скажем, пятьсот гиней, – не стал спорить он.

– В следующий раз, когда вам понадобится защищать свои интересы, – продолжал Питер, – я рекомендую обратиться к одному блестящему молодому адвокату по имени Рольф. Хамфри Рольф.

– Вы думаете, мне снова понадобится адвокат?

– С вашим парнем обязательно понадобится, – уверенно заявил Питер.

– А вам самому работа не нужна, что ли? – наклонившись вперед, с неожиданным интересом спросил Шон. – Пятьсот гиней за штуку?

– Деньги я могу добыть где угодно, – ответил Питер, вынув сигару изо рта и разглядывая серый пепел на ее кончике. – Запомните это имя, мистер Кортни: Хамфри Рольф. Блестящий молодой человек и не очень разборчивый.

Он двинулся по проходу, таща с собой тяжелый портфель. Шон встал и медленно поплелся ему вслед. Выйдя на ступеньки здания суда, он остановился и оглядел площадь. Окруженный небольшой группой людей, Дирк хохотал во все горло, а рядом с ним стоял Арчи Лонгуорти, обнимая его за плечи. До слуха Шона долетели его слова.

– И не вздумайте теперь связываться с Дирки – кончится тем, что он вам все зубы повышибает, и ему ничего за это не будет! – вещал Арчи, улыбаясь собственным черным зубом. – Я говорю, чтобы все слышали. Дирки мой друг, и я им горжусь.

«Пожалуй, только ты один», – подумал Шон. Он посмотрел на сына и вдруг увидел, как тот вырос. Фигурой настоящий, взрослый мужчина, широкоплечий, мускулистый, поджарый, с длинными крепкими ногами и узкими бедрами.

Но ведь ему только шестнадцать лет. Он мальчишка, и, возможно, еще есть время что-то сделать, чтобы это в нем не затвердело. Но потом Шон ясно понял, что только обманывает себя, и вспомнил, что ему когда-то давно говорил его друг.

Плоды винограда могут созреть на плохой почве, другие бывают поражены болезнью до того, как отправились под пресс, третьи могут быть испорчены неправильным или небрежным уходом виноградаря… не из всякого винограда получается доброе вино.

«Вот я и есть такой плохой, небрежный виноградарь», – подумал Шон.

Он двинулся через площадь. Проходя мимо компании, резко бросил Дирку:

– Едем домой.

Глядя в его красивое лицо, Шон осознал, что сына больше не любит. «Какая жуткая мысль», – с отвращением подумал он.

– Поздравляю, полковник, – сияя, обратился к нему Арчи Лонгуорти. – Я знал, что мы выиграем это дело.

Шон бросил на него быстрый взгляд.

– Завтра в десять утра зайди ко мне в кабинет, – сказал он. – Мне надо с тобой поговорить.

– Слушаюсь, сэр! – радостно улыбаясь, ответил Арчи.

Но на следующий день, покидая Ледибург вечерним поездом, с месячной зарплатой в кармане в виде компенсации за увольнение без предварительного уведомления, он уже не улыбался.

Суд над Дирком вызвал целую бурю негативных отзывов в прессе, и шансы Гарри Кортни на предстоящих выборах значительно поднялись. Ура-патриотические газеты загадочно писали о «неожиданной развязке, которую мыслящие люди могут только приветствовать, поскольку она дает истинную картину значимости обоих кандидатов от Ледибургского избирательного округа». И только либеральная пресса сообщала о поистине щедрой пенсии, которую компания «Ледибург Уоттл кооперейтив» назначила вдове и сироте Нормана ван Ика.

Но все знали, что Шон Кортни все еще далеко опережает своего соперника. Он не сомневался в поддержке двух сотен голосов тех, кто работает на его фабрике и в его имении, в голосах производителей коры и их наемных работников, а также доброй половины населения города и фермеров-скотоводов. Но так было до тех пор, пока на первой странице газеты «Питермарицбургский фермер и коммерсант» не напечатали эксклюзивное интервью с неким Арчибальдом Фредериком Лонгуорти.

Мистер Лонгуорти поведал, как под угрозой физической расправы и потери работы его заставили лжесвидетельствовать и оговорить самого себя в суде. Как после суда он был бесцеремонно, в ускоренном порядке уволен с работы. Правда, в чем именно его заставили оговорить себя, не сообщалось.

Шон срочно телеграфировал своим адвокатам в Питермарицбурге, чтобы те немедленно возбудили судебный процесс против названной газеты, обвиняя ее в клевете и очернении репутации, в оскорблении достоинства, в государственной измене – словом, в чем угодно, что только можно придумать. Потом, пренебрегая собственной безопасностью, он прыгнул в свой автомобиль и со скоростью тридцать миль в час помчался вслед за своей телеграммой. Прибыв Питермарицбург, он узнал, что мистер Лонгуорти дал свои показания под присягой, с благодарностью получил взамен пятьдесят гиней и, не оставив адреса, отбыл в неизвестном направлении. Нанести визит издателю газеты юристы Шону отсоветовали, чтобы он не подвергал себя опасности встречного иска по обвинению в рукоприкладстве. Пока в суде откроются слушания дела о клевете, пройдет не менее двух месяцев, а выборы уже на носу: осталось всего десять дней.