Михаил Бог вошел в город со стороны Пригородного шоссе, вынырнув из крошева прилепившихся к городу обтерханных дачек.

Бог был одет в джинсовые штаны, телогрейку и старую кроличью шапку. Он давно не брился, не мылся и оттого распространял вокруг себя такой крепкий дух, что собаки обалдевали, потрясенно поводя чуткими носами.

Свернув с людной улицы во двор, Бог опустился на скамейку подле благообразной старушки.

— Ты кто, страдалец? — полюбопытствовала бабушка.

— Меня зовут Бог, — скромно ответил пришлый. — Я явился открыть людям истину. А кто отринет меня и мое святое слово, того ждет гибель.

— Ага, знаю, — молвила старушка, — читала… Надысь в ящике листовку нашла насчет того, что через три недели в нашем городе конец света намечается. Приду обязательно на ваш праздник! Очень уж я такие мероприятия обожаю — поют красиво и жалостливого много говорят. После этого мне завсегда спится хорошо.

— Несчастная, — покачал головой Бог, — ты слепа и нема, потому что доверяешь зрению слепца и внимаешь немому. Сущему на земле не дадено знать, когда настанет самый последний день. Только когда сломаны будут семь печатей, и проскачут семь конников, и встанет на дыбы конь бледный, и появится всадник, имя которому Смерть, а за ним последует Аид… И семь ангелов вострубят в трубы, и…

— Знаю, знаю, — закивала старушка, — слыхала… Так, значит, милок, ты и есть Бог?

— Да, — скромно потупился Михаил.

«Квартиру высматривает! — решила коварная старушка. — Входит в доверие к гражданам с целью последующего ограбления». И не успел еще Бог уйти со двора, звякнула кому следует.

Впрочем, перед тем, как сообщить участковому, она все же потребовала у Михаила доказательств своей божественной сущности. Михаил не стал ломаться.

— Хорошо, — сказал он, — я сделаю для тебя чудо.

— Какое такое чудо? — спросила бабулька. — Не то ли «чудо», которое творожок московского разлива? Ну, такого «чуда» у нас в каждом ларьке навалом… Нет, ты мне что-нибудь божественное представь для скорейшего уверования.

Михаил задумался.

— Может, вылечить тебя? — предложил он и пояснил: — Я ведь, дщерь моя, лечу одним наложением рук от всех смертельных болезней, включая доселе науке неизвестные и наукой доселе же не излечимые.

Бабулька задумалась.

— Вот что, милок, — прищурилась она, — никаких особенных заболеваний во мне, между прочим, не наблюдается, потому твое шарлатанство не поможет. А пенсия между тем у меня больно маленькая. Так что, если ты сей момент мне тыщу рублей в безвозмездное пользование предоставишь, то я со своей стороны безусловно согласна в тебя поверить.

Но у Михаила Бога не было с собой тыщи рублей. А если бы даже и была, то он все равно не стал бы отдавать ее этой капризной и требовательной старушенции, а, скорее всего, использовал бы ее в личных целях. И вообще, одаривать пенсионеров деньгами он считал аморальным: им о душе надо думать!

Разговор кончился тем, что Михаила схватили на автобусной остановке сизокрылые архангелы в милицейской униформе. Бога отвезли в санпропускник, где он проторчал до самого конца света вместо того, чтобы просвещать людей, утешать их души и одновременно возбуждать их совесть. Все эти три недели чисто вымытый, в прожаренной химикалиями одежде он резался с сокамерником в карты.

— А правда, что ты Бог? — спрашивал сокамерник, когда игра заканчивалась.

— Да, — коротко отвечал Михаил, не желая вступать в пустые прения.

— Тогда расскажи мне что-нибудь душеполезное, — просил тот, поудобнее умащивая под головой подушку. — Страсть как обожаю послушать чего-нибудь из духовного — сон хорошо навевает.

А когда Бог рассказывал про семь ангелов, семь всадников и семь сломанных печатей, сокамерник взволнованно всхрапывал, мучаясь дурными видениями…

Михаила выпустили на свободу накануне 23 марта. Он сразу же поспешил на площадь.

Там, на узком пятачке, зажатом тисками стеклоглазых многоэтажек, клубилась чертова уйма народу. День был воскресный, праздный, по телевизору ничего интересного не показывали, и потому люди, обуреваемые жаждой зрелищ, явились на площадь с семьями, собаками и выпивкой для сугрева.

Представление еще не начиналось: что-то заело в праздничной амуниции. Апостолы переругивались с пиротехниками, а те с веселым матерком пропихивали какую-то штуковину в какую-то колдобину, которая не желала пускать торжественный дым. Когда наконец дым все же пошел и в небо торжественным залпом взвились ракеты, народ обрадованно засвистел.

— Что происходит? — поинтересовался Михаил Бог, протискиваясь к трибуне.

— Конец света празднуем, — отвечали ему. — Последний денек живем, однова такое бывает, отчего не повеселиться? Завтра уже никакой жизни не будет, с утра на работу, так хоть сегодня своего урвем!

— Глупые! Ведь еще не прискакивали семь всадников, еще не взломаны семь печатей, и семь ангелов… — возразил Михаил, но его никто не слушал.

На сцене полным ходом шло праздничное представление. Пели девицы из ансамбля ангелиц, бесстыдно помахивая в воздухе голыми ногами, апостол Иринарх махал руками, дирижируя оркестром, Пантелеймон и Ириней подтанцовывали, по молодости лет сбиваясь на диско, а в воздухе парил на канате пророк Светозарный, закутанный в желтоватые простыни с лишаями неумелой штопки.

Тем временем Досифея под контролем жены пророка упаковывала выручку в объемистые пакеты. Пожертвований, впрочем, было не так много, как ожидалось, и расчетливая Фекла озабоченно хмурила лоб: «До осени вряд ли продержимся, придется еще один конец света устраивать!»

Тем временем Серафим по-кошачьи обхаживал молодку. Он шепотом предлагал ей после представления бросить святую компанию и вдвоем рвануть на север. Досифея колебалась.

Когда Светозарный спрыгнул с каната на эстрадный помост, музыка взволнованно замолкла, а девицы с ногами угомонились, роняя тяжелый, совсем не ангельский пот.

— Сегодня вечером, граждане, мы все умрем! — оптимистически заявил пророк. — Мы долго ждали этого и долго к этому готовились. Сегодня ночью поменяются полюса, земля налетит на небесную ось и будет еще много неприятных катаклизмов, которые не оставят от нашей планеты камня на камне и молекулы на молекуле. Человечество погибнет — кроме тех сознательных граждан, конечно, кои пожертвуют свою лепту на избавление от греха корысти и стяжательства…

Все шло как по маслу, и вдруг случилось непредвиденное.

Михаил Бог, просочившись мимо охранников, хихикающих с ангелицами, вскочил на помост и подбежал к пророку. Вырвав из рук святого микрофон, он завопил в него так, что динамики, установленные в разных концах площади, захлебнулись ультразвуковой волной, а оглушенные зрители зажали ладонями уши.

— Врет он, граждане! — возопил Михаил. — Брешет! Никаких таких прав на светопреставление у него не имеется! И никакой он не пророк, а проходимец! Еще не прискакивал конь бледный, и семь труб не вострубили, и семь печатей не взломаны еще…