знать, где что. Встречал их директор театра. Жить стали в общежитии БДТ. В домике, стоявшем во дворе театра. Борисовы жили в нем весь первый ленинградский сезон Олега.

Летом следующего года состоялся, наконец, обмен, в квартире дома на улице Правды закипели ремонтные работы. В августе Борисовы съездили в Киев на свадьбу брата Аллы — Александра — и вернулись в уже отремонтированную квартиру.

Для Юры отъезд из Киева стал, по его словам, «безумной трагедией: были солнце, каштаны, Крещатик, Бессарабка, футбол… Вместо этого появился гнетущий, темный, холодный Ленинград». Юра очень долго пытался выяснить у родителей, что случилось и зачем все это понадобилось. Ему всегда отвечали: так надо. Только потом, повзрослев, он стал понимать причины отъезда из города, который ему долго снился и куда он всегда старался уехать на летние каникулы.

В Ленинграде Юра пошел во второй класс в школу на Лиговском проспекте. В Киеве он учился в первом классе в английской школе. Язык он осваивал хорошо, у него было прекрасное произношение, заниматься английским начал еще до школы — с приятельницей Аллы, родившейся в Харбине внучкой актера Григория Степановича Долгова. В Ленинграде поблизости была только одна английская школа, но туда Юру не приняли — не было свободных мест. Алла каждый день провожала Юру до автобуса и затем встречала его на остановке на огромной восьмиугольной площади, которую называли «Ватрушкой». В автобусе — в школу и обратно — он ехал без сопровождения.

Алла Романовна рассказывала мне, с какими трудностями она столкнулась, когда возникла необходимость покупать мебель для ленинградской квартиры. Ее с кем-то познакомили в Гостином дворе. На приобретение мебели она записалась официально (и правильно сделала, как потом выяснилось), но для ускорения «процесса» пришлось, как тогда было принято, дать сверху — в противном случае история могла длиться год, а то и больше. На продавца через несколько месяцев завели уголовное дело, каким-то образом следователь узнал, что в числе «недобросовестных» покупателей была Алла. Когда стали разбираться, положительную роль сыграла официальная запись.

«Дом, — рассказывал Олег о первой квартире Борисовых в Ленинграде, — у нас старый и улица старая. Улица раньше называлась Кабинетная, и это название, хоть и непонятное, очень бы ей шло. Впрочем, я знаю, что на ней селились работные люди Кабинета его императорского величества. Они ведали имуществом двора. Теперь название другое — Правды; рядом Социалистическая улица, и на этой улице — пролетарская типография (там 5 мая по новому стилю 1912 года был отпечатан первый номер газеты „Правда“. — А. Г.). Стало быть, и правда — не в понимании того, что „небеса возвещают Правду Его“».

Из других достопримечательностей прямо напротив борисовских окон — здание бывшего Училищного совета при Святейшем синоде с храмом во имя Святого благоверного князя Александра Невского с голубым орнаментом, сбитой мозаичной иконой на фасаде и следами изображения креста на красном кирпиче. Его много раз хотели смыть — безуспешно! Теперь там Санкт-Петербургский институт кино и телевидения. Главным для Олега было то, что район Кузнечного рынка. Пяти углов, а значит, — район Достоевского.

«Мне от дома до театра десять минут ходу, — записал Борисов в дневнике. — Театр стоит на Фонтанке, и где-то на Фонтанке Голядкин впервые увидел двойника. Я тоже оборачиваюсь, вглядываюсь. Недалеко и Обуховская больница, где когда-то в семнадцатом нумере сидел Германн. А рядом и Сенная площадь — хотя и на почтительном уже расстоянии от Кабинетной. Но все равно кажется, что Раскольников и здесь шел с топориком. Я иду до театра либо по Звенигородской и Бородинской, либо через Загородный по Лештукову, но желание иметь при себе топорик и у меня появляется. Все к этому располагает. Двери большинства из квартир в моей парадной отворяются на крошечную щелочку — точь-в-точь, как и у Алены Ивановны, процентщицы. Правда, нам от старых хозяев достался тяжеловесный засов — закрывается основательно.

В парадной — тусклость. Лампочки зажигаются не на всех этажах. На нашем — две квартиры. Напротив, в коммунальной, жил А. А. Музиль, режиссер Александринского театра. Пока он не съехал, мы лампочки вкручивали по очереди. Но все равно — тускло! Стоят мусорные бачки, в которые скидываются отходы. Они, наверное, предназначены свиньям или как-то перерабатываются. Но бачки убираются только раз в неделю, поэтому арбузные корки, очистки из-под картофеля прилипают к каблукам. На нижнем этаже одна блокадница с лающим кашлем очень уж сильно грохочет крышкой бачка. У меня иногда сдают нервы, и я выскакиваю на лестницу, чтобы сказать ей что-нибудь дерзкое, например: нельзя ли потише? Оказывается, она все равно не слышит, она — глухая, и так и продолжает грохотать, а я снова выскакиваю.

Город холодный. Алкоголики испражняются больше в парадных, нежели в кустах на улице. В этом смысле наша парадная от других в Ленинграде не отличается. Со стен краска послезала, в некоторых местах вылез грибок, почтовые деревянные ящики жгут пионеры. Внизу, на первом этаже, расположился кинотехникум — поэтому на переменах студентками все задымляется… Это тебя угнетает, ты вспоминаешь, как Достоевский в записной книжке после слов „Люблю тебя, Петра творенье“ прибавляет: „Виноват, не люблю его“.

Все-таки однажды замечаешь, что лестница выложена из мрамора благородной породы — выщербленная, стертая, но, идя по ней, ты вслушиваешься в свой собственный шаг. А шаг-то становится аристократическим! Рядом решетка с чугунными веночками и, скорее всего, ее касались ручки старенькой фрейлины. По этой лестнице надо подняться на четвертый этаж. Прямо у лифта — квартира № 8».

Квартира эта досталась Борисовым по обмену. За двухкомнатную киевскую, ту, что на бульваре Шевченко, им предлагали в районе Автово четыре комнаты. Автово, если сравнивать с месторасположением улицы Правды, у черта на куличках. Так что когда возник «правдинский вариант», пошли на него не раздумывая. Близость к театру перевесила все остальное.

Одна комната на Правде — настоящий зал: 33 метра. Лепнина на потолке, высоченные окна с медными затворами, на дверях — медные ручки. Пол инкрустирован тремя породами дерева, потолок в комнате Юры — мореного дуба с четырьмя мордочками по углам! Когда Борисовы захотели его отреставрировать, обнаружили на нем… миллионы клопов. «Они, — рассказывал Олег Иванович, — размножались и жили там со времен графа Юсупова, камердинер которого и поселился когда-то в этой фатерке. Большая зала и красивый паркет ему нужны были, чтобы тренировать кадриль. В то время это был самый модный танец. Говорят, у него был и белый рояль, на котором всю популярную музыку его времени — даже похоронные марши! — он переделывал на кадриль. Специалисты, которых вызвала Алла, определили, что потолок спасти не удастся. Нам нужно было с ним расстаться.