и быстро разделась донага.

Дверь в душевую даже не скрипнула. Вадим стоял к ней спиной, упираясь руками в пластик перегородки и чуть наклонив вперед голову. Мощный, шумный поток воды падал ему на затылок, на шею, бурно разлетался облаками брызг.

Она подкралась сзади и положила ладони на его плечи. Он вздрогнул, хотел обернуться, но Глен уже шагнула под воду, обхватила руками его живот, прижалась грудью к спине. Вадим замер, напрягся, желание вновь обладать этой женщиной вспыхнуло с неодолимой силой.

– Уходи! – хрипло выдохнул он.

Глен сделала вид, что не расслышала, и прижалась еще сильнее. Ее удивительно нежные пальцы с вопиющим бесстыдством уже полностью овладели ситуацией. Вадим дернулся, тяжело задышал и понял, что теряет над собой контроль. Еще пара мгновений – и он набросится на нее как в прошлый раз, и им вновь будет хорошо. Страсть вытеснит все проблемы, на короткое время заменит собой другие помыслы и мечты, станет мерой жизни, ее смыслом. Но что потом? Разочарование, стыд, злость. Он никогда себе этого не простит. Удача отвернется от него, Николь почувствует измену и откажется лететь!

Вадим решительно поймал Глен за запястья.

– Прекрати! – рявкнул он так, что задрожали стекла светильников.

Глен отстранилась.

Вадим вышел из-под душа, схватил полотенце и, отвернувшись к зеркалу, начал остервенело вытираться. В отражении Глен видела его наполненные ненавистью глаза, сжатые от брезгливости губы, напряженные до белизны скулы. Но чувствовала она другое – он хочет ее, заботится о ней, они действительно близки друг другу по духу, по мироощущению. Однако выдуманная им красивая сказка, несбыточная мечта об идеальной женщине, говорящая лишь о недостатке жизненного опыта, мешает ему сделать правильный выбор. Когда-нибудь он это поймет, но будет уже слишком поздно…

– Дурак, – беззлобно сказала она.

Вадим ее не услышал, он был уже за дверью.

19

Остаток дня они провели в угрюмом молчании. Это тяготило обоих, а с учетом предстоящей операции было просто неуместно. Но никто не собирался сделать первый шаг к примирению.

Вечером позвонил Лейтфрид, сказал, что все идет по графику: завтра «Игла» будет готова к старту, во избежание всяческих недоразумений он лично доставит Николь на Базу. Вадим немного воспрянул духом.

Ночь была на удивление тихой и безоблачной. Обычно с океана всегда дул хотя бы слабенький ветерок, но не на этот раз. Планета словно замерла в ожидании своей участи. Если верить Хосимото – это ее предпоследняя ночь.

Вадим долго ворочался, кряхтел, вздыхал, а едва забываясь, вздрагивал, будто испугавшись чего-то, и опять маялся в изматывающей полудреме. Глен тоже пришлось несладко. Сон, как временная кончина разума, представлялся им накануне предполагаемой гибели недопустимой роскошью. Они не знали, сколько им еще отмерено судьбой, но были уверены, что эту ночь запомнят на всю оставшуюся жизнь.

Сквозь большое окно в потолке на них холодно смотрели звезды. Этим огромным огненным шарам, никогда не вступавшим в непосредственный контакт с живой материей и, тем не менее, великодушно жалующим ей право на существование, было бы странно узнать, что кто-то не хочет подарить миру свет. Этот кто-то, оказывается, желает тихонько крутиться в своем закутке, вместо того чтобы, ярко вспыхнув, заявить о себе всей Вселенной и тут же исчезнуть, оставшись лишь в реликтовой памяти, в образе лучистой энергии, которая вечно будет лететь через пространство, озаряя миллиарды иных, менее удачных смертей. И никогда им не понять, не почувствовать и не переубедить друг друга.

Все-таки замечательно, что далеко не каждый обособленный сгусток вещества мечтает превратиться в звезду, иначе жизнь по определению стала бы невозможна.

В общем, все как у людей…

Едва тусклый рассвет смел с небосвода звездную пыль, Вадим и Глен поднялись, легко позавтракали и расселись по углам, словно в ожидании приговора. Теперь они позволяли себе обмениваться короткими репликами, но только исключительно по делу.

Вскоре заявился Лейтфрид.

Один!

– Собирайтесь, – возбужденно сказал он. – Челнок забросит нас на орбиту, там ждет «Игла», я все устроил.

Краснов мрачно разглядывал полковника и не двигался с места.

– Она передумала, – небрежно пояснил тот.

Вадим продолжал поедать Лейтфрида взглядом.

– Держи, на память… – полковник протянул ему открытку-книжечку. Вадим дрожащими пальцами взял тоненький прямоугольник, раскрыл. Падавший из окна солнечный луч осветил фотографию, заиграл в ямочках на щеках, отразился в огромных черных глазах. Вадим повернул открытку так, чтобы исчезли блики, и тут Николь ожила. Она грустно вздохнула, заговорила.

«Привет, Вадим! Ты меня сильно озадачил своим визитом. Если честно, то я ничего не поняла. Возможно, ты хотел мне помочь или даже уберечь от чего-то, спасибо тебе за это! Жаль, что мы не успели получше узнать друг друга. Надеюсь, что все, чего ты боишься, не сбудется, и мы еще встретимся, а пока я остаюсь со своей семьей, потому что даже если бы мне удалось избежать какой-то смертельной опасности, то как бы я потом жила с этим одна? Пойми меня правильно и прости. Еще раз спасибо за заботу. До встречи!»

Она улыбнулась и вновь застыла, словно нырнула в реку времени, которую моментально сковало льдом прошлого, и из этой глыбы навсегда ушедших мгновений уже никак не выплавить любимый образ, каким бы горячим ни было ваше сердце.

– Что ты ей сказал? – Вадим готов был броситься на полковника с кулаками.

– Я с ней вообще не разговаривал. Она отдала открытку и ушла. Посмотри внимательно, запись сделана еще вчера…

Вадим посмотрел, но не увидел ничего вразумительного. Часы, даты и дни недели давно перемешались в его голове, слившись в одну единственную точку отсчета, и эта точка неумолимо приближалась.

Впрочем полковнику он поверил. Все. Иллюзии кончились. Идем дальше. Правда душа болит, но ничего, поболит-поболит и перестанет…

Опять длинные, как кишки диплодока, коридоры Базы, перед носом маячит прямая спина полковника. Если бы не его личная заинтересованность – никогда бы им с Теллуры не выбраться. Дежурный офицер вытягивается в струнку. Пара коротких реплик. Выход на взлетную. Сияющий белизной челнок. Мягкие кресла в кабине. Стартовая перегрузка. Черное небо, жгучее солнце.

Как, оказывается, просто расписаться в собственном бессилии и смыться, оставив на верную гибель тысячи ни в чем не повинных людей. А если еще и убедить себя в своей великой миссии, то и вовсе возникает чувство гордости за оказанное тебе доверие.

По пути к старту они зашли в какую-то лабораторию, где Лейтфрид вручил им по цилиндру миникомпа и по тяжелому, объемному саквояжу. Он сказал, что в каждом из компьютеров сохранена полная копия данных по всем исследованиям, проводившимся на Теллуре, включая те, что выполнялись не совсем гуманными методами. В саквояжах были собраны образцы компонентов гайки, а также фрагменты живой и неживой природы, побывавшие в ее активной зоне. Потом из медицинского блока забрали Келли. Врачиха пыталась возражать, полковник был непреклонен.

И вот сгибаясь, то ли под грузом ответственности, то ли под весом ручной клади, команда беглецов ступила на борт орбитальной Станции. Шлюзовая камера. Опять коридор! Гулкое эхо, бледное освещение. Когда же все это кончится!

«Третий стыковочный узел», – поспешно сообщил оператор. Полковник нехотя кивнул, он был в курсе.

Первый узел, второй узел, а следом естественно они – высокие полукруглые ворота с тройкой посередине.

Еще чуть-чуть!

Створки медленно расползлись в разные стороны, но путь закрыт. Четверо вооруженных здоровенных спецназовцев преградили им дорогу. Немного в стороне – молодой офицер, скучающее лицо, надменный взгляд, неспешная речь:

– Далеко собрались, полковник?

– В чем дело, майор? – сухо поинтересовался Лейтфрид.

– Пришло мое время задавать вопросы, – офицер продемонстрировал жетон – оранжевый ромб, перечеркнутый пульсирующей красной полосой. – Служба собственной безопасности, если кто не знает.

Лицо полковника посерело от гнева.

– Вот как, – выдохнул он. И, быстро справившись с эмоциями, добавил: – Этого следовало ожидать, в нашем ведомстве любят перестраховываться.

– Как видите – не зря.

– Ну-ну, что это вы себе вообразили, майор? Я провожу