времени, контраст расточительной роскоши и убожества. Эта первая композиция оказалась единственной, похожей на иллюстрацию, все дальнейшие во много раз переросли свое первоначальное назначение, превратившись в полные глубокие значения картины из русской истории.

Для второй и третьей композиции он взял эпизоды из охотничьих забав Петра I и Екатерины II. Петр у него не похож на обычные изображения этого государя; это не Петр эпохи Полтавской битвы и не Петр Петербургского периода, а тот юный царь, который в сопровождении Лефорта и других друзей из Лефортовской слободы тешился охотой на досуге от военных забав. Эту прекрасную гуашь Серов начал в 1900 году, а закончил только два года спустя. Она без всякого сомнения выше «Елизаветы», – это не просто иллюстрация, а значительная «историческая картина». Серов не был охотником, и к охотничьим сюжетам Кутепова относился, с точки зрения заправского знатока охотничьего дела, весьма любительски. Так же как в его «Куликовской битве» нет обычной «батальной» драки, – сомкнувшихся рядов воинов в кольчугах и шлемах, схватившихся в рукопашную врагов, вырывающих друг у друга знамя и падающих с лошадей, словом всего того, что должно быть в каждой доброй батальной картине, – так и здесь, в этих «царских охотах» есть только то, что интересовало Серова, и почти ничего специфически – охотничьего. Нигде нет выстрелов, не видно зверей, преследуемых охотниками, но зато везде есть лошади и борзые. Последними он особенно увлекался и без конца рисовал собак, принадлежащих царской охоте. Юный Петр у него не охотится, а забавляется: он от души смеется, видя, как свалился с лошади старый боярин, которого поднимают с земли мужики, – жестокая Петровская забава.

Еще лучше удалась Серову Екатерина. Это также не совсем обыкновенная Екатерина, не «Фелица», не «Великая» и даже не слишком царица, это – добрая старушка, выехавшая из своего Царского Села позабавиться соколиной охотой, полюбоваться ловкостью молодых статных наездников и подышать свежим воздухом, не выходя из экипажа. Кроме охотников ее сопровождают только красавец Мамонов, которого государыня одаривает ласковой улыбкой, да стареющий Потемкин. Эта красиво сочиненная картина дышит тем редчайшим чувством истории, которое дается не всякому, прочитавшему несколько десятков старинных мемуаров и исторических исследований. Ho и помимо всего прочего, это просто превосходная композиция: чудесная живопись, сочно взятые краски и отлично сочиненная игра пятен и силуэтов.

Позднее он вернулся к Екатерине II, изобразив ее выезжающей в сумерки зимнего дня из дворца, ярко освещенного огнями.

Другой охотничий сюжет Петровской эпохи изображает лихо перепрыгнувшего через канаву всадника, прыжок которого напугал крестьянскую лошаденку, въехавшую в ту же канаву.

Закончив с Кутеповскими сюжетами, Серов принялся за свои собственные и в 1903 г. приступил к картине «Петр Великий в Монплезире». Этот Петр опять не похож на всех тех Петров, которых изображали до сих пор художники. Перечитав все дошедшие до нас записки современников и донесения послов, он изучил маску Петра и знаменитую восковую фигуру государя, хранящуюся в Романовской галерее Зимнего дворца, исполненную, как известно, самим Бартоломео Растрелли. Сделав с нее множество рисунков, перерисовав различные предметы, принадлежавшие Петру, и написав этюды в Монплезире, Серов изобразил его в спальне Монплезира, в тот момент, когда император, только что поднявшийся с постели, и занятый своим утренним туалетом, вдруг заметил в окне какое-то заморское судно, и внимательно в него всматривается. В первые годы застройки Петербурга иностранные суда были большой редкостью и желанными гостями, – от того так насторожен Петр, заметивший корабль. Тут же виднеется знаменитая клетка с царским любимцем – зеленым попугаем. С этой картиной Серов долго возился, оставляя ее иногда на целый год, чтобы потом опять над ней работать с удвоенной силой. Писал он ее только летом, в Финляндии, и так и не закончил.

В последние два года жизни он был очень недоволен фигурой Петра, и как-то в сердцах стер влажным пальцем лицо, написанное темперой. Затем он взял другой картон и начал картину вновь, значительно улучшив фигуру царя, получившую больше движения и жизни, тогда как первая действительно несколько безжизненна. Однако и этот второй вариант не был им доведен до конца.

В 1906 году Кнебель предложил Серову написать картину, изображающую Петра в эпоху постройки Петербурга. Она предназначалась для серии школьных исторических картин, выпускаемых этим издателем под общей редакцией С.А. Князькова. Тема захватила художника, и он к концу 1907 г. написал того знаменитого Петра, который находится ныне в Третьяковской галерее. Как те охотничьи сюжеты были только удобным поводом, раскачавшим Серова на большое дело, как там иллюстрация выросла в картину, так и здесь «школьная картина» развернулась почти во фреску. Глядя на эту небольшую по размерам темперу, не можешь отделаться от впечатления, что видишь перед собой огромную фреску с фигурами в натуральную величину.

Как и следовало ожидать, это вдохновеннейшее из творений Серова было в свое время столь же мало оценено, как и все его лучшие произведения. На выставке картина многим казалась карикатурой на Петра, а не серьезным произведением, и подобные отзывы приходилось слышать не только от лиц, далеких от искусства, но и от художников и прочих ценителей. Я видел картину задолго да выставки, и ее исключительное значение было для меня ясно.» Серов зашел как-то в мае, и неожиданно, – так как это было очень на него непохоже», – сказал, что хотел бы показать мне оконченного им Петра. Мы отправились к Храму Спасителя, напротив которого, в доме Голофтеева, Серовы тогда жили, и по дороге он рассказал мне о своем понимании Петра. «Обидно, – говорил, он – что его, этого человека, в котором не было ни на йоту слащавости, опереточности, всегда изображают каким-то оперным героем и красавцем. A он был страшный, длинный, на слабых, тоненьких ножках и с такой маленькой, по отношению ко всему туловищу, головой, что больше должен был походить на какое-то чучело, чем на живого человека. Кроме того, он страдал от постоянного тика и поэтому вечно строил «рожи»: подмигивал, дергал ртом, водил носом и тряс подбородком. При этом ходил огромными шагами, и все его спутники вынуждены были следовать за ним бегом. Воображаю, каким чудовищем казался этот человек иностранцам, и как страшен был он тогдашним петербуржцам. Идет такое страшилище, с постоянно дергающейся головой, увидит его рабочий и хлоп на колени. А Петр его тут же на месте дубинкой по голове ошарашит: «Будешь знать, как поклонами заниматься вместо того, чтобы работать»! У того и дух вон. Идет дальше, а другой рабочий, не будь дурак, смекнул, что не надо и виду подавать будто царя признал, и не отрывается от работы.