На очередной допрос Малышева доставили в здание, находящееся за пределами лагеря военнопленных.

Там в отдельной комнате ждали трое – два офицера и солдат. Офицер, говоривший по-русски, развернул карту Ленинграда и начал допрос без предисловий:

– В каких местах города расположены батареи?

– Не знаю, так как часть, в которой я служил, находится не в городе.

– Где находятся пирсы, от которых военные катера отправляются из Петербурга в Ораниенбаум и Кронштадт?

– Это мне не известно.

– Может быть, ты назовешь фамилию командира дивизии, в которой служил до пленения?

– Не могу назвать, не знаю.

– Врешь! – злобно выкрикнул гитлеровец и прижал к лицу Малышева горящую сигарету. Немцы столкнули сидевшего на табурете Малышева на пол, стали его избивать. Но цели не достигли: ни по одному вопросу разведчик не изменил своих показаний.

Стремясь сломить его волю, решили подвергнуть Малышева одному, особо изощренному испытанию. Через несколько дней лагерные охранники перед рассветом грубо подняли с нар, вывели его во двор, бросили в кузов грузовой машины. Миновав окраину Красногвардейска, машина остановилась у канавы. Последовала команда:

– Раус. Выходи!

– Чудесная ночь, Негин, а? Кому в такую ночь хочется умирать? Но будем говорить начистоту. Как ни прискорбно, но вы оказались советским разведчиком. Об этом свидетельствует тщательная проверка. Мне приказано вас расстрелять. Выбора нет никакого, уже все позади. И все же я хочу предоставить вам этот выбор. Жизнь будет дарована в случае, если вы откровенно расскажете, с каким заданием прибыли к нам. Все. Думайте. Но я даю вам две минуты.

– Я все время говорил только правду. Врать сейчас мне нет смысла, – сказал Малышев.

По знаку офицера солдат завязал Мелетию глаза.

Раздались выстрелы.

Мелетий не сразу поверил, что остался жив. Пришел в себя, когда нему подошел офицер.

– Зачем же вы так? – упрекнул он капитана.

– Маленькая проверочка, – беспечным тоном объяснил офицер только что устроенную им инсценировку расстрела. – Старый, довольно затасканный прием, но действует безотказно, как «парабеллум».

Малышева отвезли обратно в лагерь.

Через полтора месяца, когда казалось, все страшное было уже позади, Малышева свалил с ног свирепствовавший в бараке сыпной тиф. Болезнь протекала тяжело. Но закаленный организм разведчика поборол и этот опасный недуг.

Двор лагеря военнопленных накрыл январский снег, когда Мелетий, одолев тиф, встал на ноги. Его переселили в жилой корпус, назначили санитаром. Весь день он находился на ногах, а вечером почти с пустым желудком в изнеможении валился на нары. Но сразу уснуть не мог. «Как видно, вопрос «Быть или не быть?» для меня уже решен, – размышлял Малышев. – Допросы, истязания, инсценировка расстрела, сыпняк – все это уже позади. Впереди – разведшкола абвера. Но как попасть в нее? Неужели не удастся?..»

Малышеву было необходимо попасть в абверовскую школу. «Но как же добиться этого, не вызывая у гитлеровцев подозрений?» – напряженно думал Мелетий. На память пришли слова подполковника Соснихина о смекалке, находчивости, разумной инициативе разведчика. «Инициатива в моем деле может его провалить или оказаться смертельной… Тот же Соснихин говорил, что действовать напрямик, открыто предлагать свои услуги абверу, разумеется, нельзя. Лучше всего идти в обход. Но как? – уже не раз спрашивал себя Малышев, однако ответа не находил. – Соснихину у себя в кабинете можно строить разные планы, рассуждать… А здесь, среди немцев, как мне быть? Терпение и терпение. Буду ждать».

Шло время, и в лагере появился некто Зорин, рослый узкоглазый брюнет в военном френче без погон. Ему на глаза и попался Малышев. Мелетий, видимо, произвел на него хорошее впечатление, потому как после беседы Зорина с Малышевым Мелетия переселили в комнату Зорина, назначили уборщиком кабинетов канцелярии лагеря. Уже через два-три дня разведчик понял: сделано это не без цели. Убирая кабинет коменданта лагеря, Мелетий неожиданно обнаруживал то «забытую» на столе денежную купюру, то недопитую бутылку шнапса, а один раз даже оставленный «по ошибке» в незапертом ящике стола пистолет с патронами. Его явно проверяли.

Еще одну проверку немцы устроили, когда в лагерь прибыли для знакомства с пленными, отобранными Зориным, два немецких обер-лейтенанта, хорошо владевшие русским языком. Эти офицеры вызвали Малышева в отдельную комнату, посадили его перед ярко горевшей лампой. Один из них сел напротив Мелетия, второй – сбоку. Они задавали ему вопросы на русском языке и, выслушав ответ, делились своими впечатлениями по-немецки. Несколько раз, не отрывая глаз от освещенного лампой лица Малышева, допрашивающий говорил своему коллеге:

– У меня нет никаких сомнений: это явный агент русской контрразведки.

Мелетий понимал все до единого слова: знание немецкого языка давало ему немалое преимущество перед противником. Сейчас же оно повернулось к нему оборотной, опасной стороной. Огромным усилием воли Малышев сумел сохранить хладнокровие, ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, не выдав себя, с невозмутимым видом отвечал немцам. А вопросы следовали один за другим. И все-таки свершилось! Малышев был зачислен в группу военнопленных, отобранных для обучения в школе абвера. Вскоре их отвезли в Эстонию, в местечко Вана-Нурси, где располагалась диверсионная школа. Прибывшие прошли медосмотр, а через день один из приезжавших в Красногвардейск обер-лейтенантов повез их на грузовой машине дальше. «Итак, Вана-Нурси – первый объект абвера, встретившийся на моем пути. Жаль, что не удалось основательнее познакомиться с ним и с теми, кто здесь обучается», – посетовал Малышев.

Машина приехала в Валгу – небольшой городок, разделенный границей между Эстонией и Латвией, в южной латвийской части которого, как слышал Малышев еще в Вана-Нурси, располагалась разведывательная школа абвера. Размещалась она на улице Семинара.

Въехавшую во двор школы машину встретил немецкий офицер в форме капитан-лейтенанта. На чистом русском языке он объявил прибывшим, что с сего дня они – курсанты школы «Марс» и обязаны подчиняться установленным в ней порядкам. Через полчаса Малышев, переодетый в курсантскую форму – полувоенный френч с накладными карманами, предстал перед старшиной школы. Тот с немецкой пунктуальностью выполнял данное ему поручение – присваивал каждому курсанту псевдоним, сопровождая эту процедуру выразительным наставлением:

– С сего дня вы не Евгений Негин, а Евгений Лесков. О вашей настоящей фамилии никто не должен знать. Называть себя только по псевдониму. За нарушение – штрафной лагерь, а оттуда еще никто не возвращался.

Новоиспеченного курсанта Малышева, ставшего Лесковым, вызвал в свой кабинет капитан-лейтенант, он протянул Мелетию какой-то документ:

– Подпишите!

Это было «обязательство», напечатанное по-русски. В нем говорилось о добровольном сотрудничестве нижеподписавшегося с немецкой военной разведкой, неукоснительном выполнении разведывательных заданий, о наградах за геройство и суровое наказание, вплоть до расстрела, за невыполнение задания, за обман, дезертирство и предательство.