Малышев заметил, что Рыбкин-Бабицкий часто к месту и не к месту употребляет слово «абсолютно». Это было его любимое словечко. «Тоже своего рода примета – может пригодиться нашим контрразведчикам», – подумал Малышев. С того дня однокашники по школе стали называть Бабицкого «абсолютный».

Малышев знал, что, несмотря на строжайшие запреты, курсанты, доставленные в школу из лагерей военнопленных, тайком делились друг с другом различными новостями. Рассказывали о себе, о предстоящих забросках агентов, окончивших обучение. Своих настоящих имен не называли. Бабицкий же признался: он – Рыбкин. Что было строго запрещено. И это подкупало. Такому, казалось бы, можно верить. «Поработаю с ним, – решил Малышев, – попытаюсь склонить его к явке с повинной на нашей стороне».

Малышев проанализировал все разговоры с Абсолютным, его слова «Мне довериться можно…» и «Разве я не понимаю: чужая тайна – могила». При этом Абсолютный проводил ребром ладони по своей шее. Приговаривал: «Я никому ни-ни…», «За предательство одна цена – смерть. Как говорится, летательный исход…» Это Малышева настораживало: «Еще не услышав от собеседника никаких откровений, рьяно клянется в верности хранить тайну. И уж слишком шустрый этот Абсолютный. Буду изучать его дальше. Может быть, он мне пригодится». Однако по школе пошел слух, что Бабицкий выдал двух начинающих курсантов, доверившихся провокатору. Они «по секрету» рассказали ему, что пошли «в шпионы», чтобы вырваться из лагерного ада, а затем, при выброске на советскую сторону с разведзаданием от немцев, явиться к своим с повинной. Оба патриота были репрессированы.

«Вот гад! Маленький, юркий, а точнее, скользкий, Володичка лисичкой пытался влезть мне в душу», – оценил Рыбкина-Бабицкого Малышев. Он заметил, что однажды Бабицкий оживленно разговаривал с курсантом Ястребовым, и решил предупредить того об опасности. Стараясь не выходить из своего амплуа уголовника, подошел к Ястребову:

– Слушай сюда, Ястреб. Володичка Абсолютный-Бабицкий, или кто он еще, – курва продажная. Поберегись!

– Я понял. Спасибо тебе! – ответил Ястребов.

Малышев внимательно приглядывался к шустрому курсанту, называвшемуся Романом из Харькова. Он часто думал о нем: «Друг это или враг?» Однажды, заметив его во дворе школы, Мелетий подошел, поздоровался, спросил:

– Говорят, скоро будем с парашютом прыгать. Не слышал?

– Нет, не слышал. А ты, я вижу, потолковать со мной надумал? И предлог подходящий подыскал? Только стоит ли? – Роман одарил Малышева холодным взглядом и ушел в сторону.

«Ясно, он не доверяет мне, – рассудил Малышев. – У меня тоже есть на примете, кого следует опасаться. В первую очередь – Мышева. А еще есть Полянский и Бабицкий – Абсолютный».

Как определить осведомителя? Например, Полянский был замечен в общении с теми двумя курсантами, которые затем исчезли из школы. Рыбкина-Бабицкого Малышев «расколол» сам. Он даже пошел на некоторый риск, решив использовать в своих интересах возможности этих провокаторов. «Я бы с превеликим удовольствием пристрелил этого гада Полянского, – рассуждал Малышев, – но сейчас он может быть мне полезен, так как пользуется доверием администрации школы и, безусловно, знает кое-какие секреты».

Полянский знал: успех его в жизни зависит от тех, кто принимает решения. Начальник школы, его заместитель. А что может Лесков? Выполнив задание администрации школы по проверке Лескова – под этим именем находился Малышев, – Полянский потерял к нему интерес. Малышев, в свою очередь, решил для себя не сбрасывать со счетов провокатора. Получив очередную «пайку» табака, Малышев подошел к Полянскому, предложил ему половину:

– Ты же знаешь, я курю мало. Возьми. Другому бы не дал, а тебя уважаю за заботу обо мне. Не зря говорят: старый друг лучше новых двух.

Полянский с самодовольным видом принял подарок. Его подкупили слова Малышева об уважении к его особе. Расчет разведчика оправдался в полной мере: самолюбивый Полянский попытался набить себе цену хотя бы за счет своей осведомленности.

По возвращении с учебных занятий или с полигона он часто подходил к Малышеву, вполголоса заговаривал с ним. На этот раз, увидев подходившего Полянского, Малышев подумал: «Что хочет сегодня эта черная душа мне сказать?..»

Вот уж действительно в точку. Чернее личности, чем Ксенофонт Остроумов – немцы дали ему псевдоним Полянский, – было трудно сыскать. Московский инженер-строитель Остроумов люто ненавидел людей. Разумеется, свою ненависть к человечеству он тщательно скрывал. Иногда бросал фразу: «Как я люблю людей!» Оказавшись в немецком плену, Остроумов-Полянский самозабвенно служил нацистам. По мере своих возможностей пакостил людям. Осведомителем администрации школы Остроумов-Полянский стал и из-за своей патологической ненависти к людям, и от жадности. Он считал, что его тайная деятельность в школе (ранее он был осведомителем немцев в лагере советских военнопленных) принесет ему какую-то выгоду. Правда, при этом понимал – не все меряется деньгами, но если к любому делу подойти с умом, то может подфартить. Люди же глупы и доверчивы, и на его век дураков хватит. Еще Остроумов-Полянский испытывал болезненную потребность в алкоголе.

«Человек – опасное животное. В гнусных своих помыслах он изощреннее любого хищника», – втайне для окружающих считал Остроумов. Хищником же был он сам, точнее – шакалом.

– Новость слышал? – обратился Полянский к Мелетию. – Вчера поймали советскую разведчицу.

– Рассказала что-нибудь интересное?

– Пока молчит, но немцы из нее все им нужное выжмут. В том, что она разведчица, сомнений нет.

– А что, у нее это на лбу написано?

– Конечно, нет. По нательному белью определили. Они «там» всем разведчицам одинаковое белье выдают. Это точно установлено.

– Вот оно что! Надо полагать, наши здешние начальники таких ошибок не допускают. Когда придется быть на той стороне, не хотелось бы погибать из-за одинаковых портянок.

– Нет, наши хитрее. Они забрасывают в тыл к Советам большие группы ребят в красноармейской форме. При этом учитывают любую мелочь. А уж кальсоны явно советские… Иногда дают им «личные» письма, даже «семейные фотографии»…

«Ну что ж, с паршивой овцы хоть шерсти клок, – подумал Малышев о Полянском. – Услышанное от него надо бы довести до сведения чекистов… А пока займемся Мышевым».

Этого низкорослого курсанта, отличавшегося странной подпрыгивающей походкой, Мелетий знал не первый день. Они в свое время чуть ли не рядом лежали в бараке для больных красногвардейского лагеря военнопленных. Тогда Мышев высказывал свои намерения мстить большевикам за репрессированного отца. Заявлял:

– Когда абвер пошлет меня за линию фронта, а я этого добьюсь, то попрошу автомат и к нему побольше патронов. Я Советам батьки не прощу!

Теперь в школе Мышев таких разговоров с курсантами не вел. И с Малышевым не заговаривал. Но как-то вечером после лекции о положении на Восточном фронте Мышев подошел к Мелетию:

– Нам сегодня рассказывали о Шлиссельбурге, – заговорил Мышев тихо и вкрадчиво. – Но я лектора толком не понял. Что там произошло? Ты, Лесков, наверно, в этом разобрался…