Однако несмотря на легко просчитываемый «невыдающийся финансовый результат» плуги у меня тоже покупали довольно шустро, и причину этого мне Игнатьев изложил, на «собственном опыте» причем исследованную:

— Если с августа поля распахивать, сразу после сбора урожая новую пахоту учинять, то на плуг можно до двадцати десятин полей добавить. Потому как с осени распаханное поле по весне можно и с вашей же сеялкой пройти без повторной вспашки, так что деньги потраченные плуг за год вернет. А если его с сеялкой брать, то третий год уже с изрядной выгодой выйдет.

Сеялки я тоже делал, пятирядные — и их толкал уже по тридцатнику. Исходя из простого расчета: каждый сельхоздевайс должен мне прибыли давать рубликов по пятнадцати — а сеялка в производстве заметно дороже обходилась. И в сумме стальное литье приносило мне по шесть сотен в сутки — вот только чугун на тульском рынке начал дорожать, уж слишком активно я его скупать стал. И это меня несколько напрягало — ровно до тех пор, пока тот же Игнатьев не пришел ко мне с «благой вестью»:

— Никита Алексеевич, вы давеча говорили, что неплохо бы было на Дону поместье присмотреть, так узнал я, что князья Волконские имеют намерение поместье Студенец свое продать. Неплохое, восемь тысяч десятин, из них семь с половиной — земли удобные.

— А это где?

— Тридцать верст от Ельца, сорок от Липецка. На середине пути из Ельца в Липецк.

— И что князья хотят?

Игнатьев уже привык к моей манере речи, поэтому переспрашивать не стал, лишь усмехнулся, но скорее не над вопросом, а над своим ответом:

— Хотят по сто рубликов за десятину. Но это воронежские Волконские, им и триста тысяч довольно будет. Если вы не спешите, то, думаю, и за четверть миллиона сторговать выйдет.

— Не спешу, потому что у меня сейчас и трехсот тысяч нет. То есть погоди, Липецк, говоришь?

— И я о том же. Казенный завод чугунный там уж лет тридцать как остановлен, а император, я слышал, деловым людям изрядно потакает. Если вы возжелаете там железное дело возродить…

Возродить «железное дело» в Липецке — дело хорошее. Вроде и руда там имеется, вот только с углем что-то делать надо. Леса там еще при Екатерине свели, до донецкого угля из Липецка далековато. Впрочем, реки в России пока еще не обмелели, можно, наверное, и по Дону уголька навозить. Мысль мне эта очень понравилась, тем более что в себя в поместье я испытывал больше проблем с рудой, чем с углем. Хотя и с углем было не все понятно.

Вообще-то самым удивительным в тульской металлургии было то, что большую часть дерева в Тулу возили из Московской губернии. То есть не очень удивительно, потому что в губернии уже Тульской все березовые леса практически вывели, но меня удивляло то, что в Московской березы не кончались никак. Возили дрова главным образом зимой, так как по снегу лошадка может тянуть гораздо больше груза — ну а я возил круглый год, просто потому что круглый год лошадки таскали в Москву кучу тяжелого металла, так не возвращаться же им порожняком! Однако дрова эти были именно бревнами, то есть толстыми — а вот кучи веток, очевидно, просто гнили на подмосковным лесосеках. И мне это было очень обидно — в особенности обидно потому, что внезапно выяснилось, что этот «мусор» для меня является очень востребованным топливом. Не для чугуна, конечно, а для парового котла.

Котел я сделал довольно простой, паротрубный. С перегревом пара само собой (я же «железнодорожник», зачем перегрев для паровозов нужен, понятие имел). И зачем перегрев нужен для паровых турбин, тоже сообразил — а для вращения своего генератора я как раз турбину и построил. Не очень-то и большую, но уже после того, как начал ее испытывать, понял, что генератор мой для этой турбины маловат будет. То есть если в котле держать давление в районе атмосфер примерно четырех, то в самый раз — но котел-то я проектировал атмосфер на двадцать. И вот, глядя на то, как котел поглощает специально для него нарубленные мелкие деревяшки, я с грустью думал о простых древесных пеллетах — которые из всякого «мусора» и делаются. То есть делались. В будущем делались…

Радовал одно: вопрос с электричеством я — в глобальном плане — вроде как решил, осталось лишь накопленный опыт масштабировать. Но за этим не заржавеет, нужны только металлы подходящие (турбину я бронзовую сделал, из третьей пушки) и… и деньги. Много денег, которые очень-очень нужны чтобы делать еще больше денег. Одна проблема, причем огромная: чтобы все это обеспечить, мне нужно скататься в столицу. В город под названием Санкт-Петербург. В город, где довольно много народу в лицо знали некоего канадского подполковника…

Развитие

По инструкции нужно обязательно вставить часть «Развитие действия». А то читатель не поймет, что в романе-то творится. Поэтому мы инструкцию соблюдём, и в «развитии» герой будет воплощать (ну, пытаться воплощать) то, что он наразмышлял, когда лирически отступил.

Вообще-то станков у меня было ровно два, один можно было назвать токарным, а один — если смотреть очень издали и в глубоких сумерках — фрезерным, и оба станка крутила небольшая паровая машина. Еще один станок — для изготовления нарезов внутри ствола — я даже станком не считал: так, приспособа, совершенно ручная и малопроизводительная и очень «узконаправленная», а два станка — они, в теории, были как бы универсальными. Эти станки я сам сделал для того, чтобы детальки к сеялкам точить и резать — и они, в общем-то, помогали. Но внезапно я понял, что опять некий попаданец очень долго дурью занимался — сразу после того понял, как посетил Тульский оружейный завод. Причем меня его посетить руководство завода пригласило на предмет поговорить о поставках качественной стали: похоже, им понравились плуги (или топоры), которые вообще-то были куда как лучше любых «конкурентов». И вот руководители завода — вероятно считая свой завод «премиальным рынком», а потому сами ко мне ехать посчитавшие ниже своего достоинства — меня и позвали «пообщаться».

Ну мне-то интересно было посмотреть как в лапотной России ружья клепали… Оказалось, что производство там было очень даже современным: я от вида используемых на заводе станков буквально офигел. Например, для сверления ружейных стволов использовался станок (горизонтальный причем), который веке так в двадцать первом было бы не стыдно назвать «полуавтоматом». На мои «наводящие вопросы» туляки сказали, что