Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роми бросила все свои дела в Тель-Авиве и снова переехала к отцу. Много месяцев подряд, пока тело ему постепенно отказывало, она была рядом и почти от него не отходила. Он решил отказаться от ядовитых форм лечения, которые продлили бы его жизнь всего на несколько недель или месяцев. Он хотел умереть с достоинством и в покое, хотя на самом деле никто никогда не умирает в покое, и путь тела к угасанию жизни всегда требует насилия. Их повседневная жизнь была полна подобного насилия, мелкого и крупного, но все это сочеталось с юмором ее отца. Пока он мог ходить, они гуляли, а когда больше не мог — часами смотрели детективы и документальные фильмы о природе. Видя зачарованное лицо отца в свете телеэкрана, Роми осознала, что хотя собственная история жизни ее отца идет к концу, это не мешает ему с головой уходить в истории о нераскрытых убийствах, шпионаже и отважных попытках жука-навозника закатить шарик навоза на холм. Отцу не хватало сил выбраться из постели и дойти ночью до туалета, но он все равно пытался, и Роми слышала, как он падает, приходила и держала его голову на коленях, а потом поднимала его, потому что тогда он уже был не тяжелее ребенка.
Примерно в это время, когда отец не мог уже пройти даже короткое расстояние до туалета и круглосуточной сиделке-украинке приходилось перебрасывать его через свое мощное плечо, Роми, по настоянию этой самой сиделки, надела пальто и на несколько часов вышла из дома, чтобы сходить в кино. О фильме она ничего не знала, но ей понравилось название, которое она увидела на козырьке над входом в кинотеатр по пути то ли в больницу, то ли из больницы.
Она села в задних рядах почти пустого кинотеатра. Там было всего человек пять или шесть, сказала Роми, но это когда зал полон, все вокруг тебя словно исчезают, как только оживает экран, а в тот раз она остро ощущала присутствие остальных зрителей, которые тоже в основном пришли поодиночке. Во время множества бессловесных эпизодов фильма, эпизодов, где слышны гудки машин, звук бульдозеров и смех невидимых детей, и крупных планов, когда камера замирает на лице Эршади, Роми осознавала, что она сидит и смотрит фильм и вокруг другие люди, которые тоже смотрят. В тот момент, когда она поняла, что господин Бади планирует покончить с собой и ищет человека, который утром его похоронит, она заплакала. Вскоре после этого какая-то женщина встала и вышла из кинотеатра, и от этого Роми почувствовала себя немножко лучше, потому что это как бы создало безмолвную связь между теми, кто остался.
Я написала, что не буду рассказывать, чем кончился фильм, но теперь вижу, что без этого не обойтись, потому что Роми была убеждена — если бы фильм закончился обычным образом, то, что потом случилось с нами обеими, почти наверняка не случилось бы. То есть если бы после того, как господин Бади предположительно проглотил таблетки и надел легкий пиджак, чтобы не замерзнуть, он бы просто лег в канаву, которую вырыл, и все бы потускнело, а мы бы наблюдали за тем, как он бесстрастно наблюдает за тем, как полная луна скрывается за дымными облаками и снова появляется, а потом, после раската грома, когда стало уже так темно, что мы совсем его не видели, пока вспышка молнии снова не освещала экран и он снова лежал там, снова смотрел на нас, все еще в этом мире, все еще ожидал, как ожидали мы, а потом снова исчезал во тьме до следующей яркой вспышки, во время которой мы бы увидели, что его глаза наконец закрылись, и экран насовсем стал бы черным, и слышно было только дождь, который лил все сильнее и сильнее, пока не достиг бы крещендо и не утих, — если бы фильм закончился на этом месте, как, казалось, и должен был, тогда, сказала Роми, он ее, возможно, не зацепил бы так сильно.
Но на этом фильм не закончился. Вместо этого до нас доносится ритмичная песня марширующих солдат и постепенно экран снова оживает. На этот раз, когда мы видим холмистый ландшафт, уже весна, все зеленое, а зернистые, выцветшие кадры сняты на видео. Солдаты строем выходят на извилистую дорогу в нижнем левом углу экрана. Этот новый вид сам по себе достаточно удивителен, но через мгновение появляется человек из съемочной бригады. Он несет камеру по направлению к другому человеку, который устанавливает треногу. А потом в кадр непринужденно входит сам Эршади, которого мы только что видели, когда он засыпал в своей могиле. Он одет легко, по-летнему. Из переднего кармана он достает сигарету, зажигает ее, держа в губах, и молча протягивает Киаростами, а тот принимает ее, не прерывая разговора с оператором-постановщиком и даже не глядя на Эршади, и в этот момент мы понимаем, что Эршади связан с режиссером нитью чистой интуиции. Тут в кадре появляется звукооператор; он сидит на корточках со своим гигантским микрофоном чуть ниже по склону холма, в высокой траве, прячась от ветра.
— Вы меня слышите? — спрашивает бестелесный голос.
Внизу сержант, ведущий солдат, сбивается и перестает кричать.
— Bâlé? — говорит он. — Да?
— Скажите своим людям пойти к дереву отдохнуть, — отвечает Киаростами. — Съемки закончены. — Последняя реплика фильма звучит через несколько мгновений, когда труба Луиса Армстронга начинает свой траурный плач и мы видим, что солдаты сидят, смеются, разговаривают и собирают цветы возле дерева, где господин Бади лег в надежде на вечный покой, хотя сейчас это дерево покрыто зеленой листвой.
— Теперь записываем звук, — говорит Киаростами.
А дальше только огромный прекрасный и жалобный звук трубы и никаких слов. Роми дождалась конца трубы и титров, и хотя по лицу ее текли слезы, она ощущала восторг.
Только через некоторое время после того, как Роми похоронила отца и сама бросила землю в его могилу, оттолкнув дядю, который пытался отобрать у нее лопату, она вспомнила про Эршади. Она осталась в Лондоне, чтобы позаботиться об имуществе и делах отца, а потом, когда больше не о чем уже было заботиться, когда все было закончено и приведено в порядок, она еще несколько месяцев жила в почти пустой квартире.
Все ее дни проходили одинаково — она погрузилась в апатию и валялась, чувствуя, что не в силах ни за что взяться. Хоть какие-то желания у
