свои истории, а потом расскажет нам свою, попивая черный чай и глядя на снежный Эльборз за окном. В письме я рассказала ей, почему плакала ночью после того, как она рассказала мне о своей встрече с Эршади. Рано или поздно, написала я ей, мне пришлось бы признаться самой себе, что в пылу честолюбия я перестала себя контролировать. Мне пришлось бы осознать, насколько я несчастна и насколько я запуталась в том, что именно чувствую по отношению к танцу. И все-таки желание получить что-то от Эршади, почувствовать, что реальность для меня расширилась так же, как для нее, что иной мир прорвался в этот и коснулся меня, заставило меня пережить откровение быстрее.

Несколько недель от Роми ничего не было слышно, но наконец я получила ответ. Она извинилась, что ей потребовалось столько времени. Очень странно, сказала Роми. Она много лет не думала об Эршади, а потом, три месяца назад, вдруг решила пересмотреть «Вкус вишни». Она недавно ушла от Амира, и в те ночи, когда не могла уснуть в новой квартире, где непривычно пахло, а с улицы доносился шум, она смотрела кино. Ее удивило то, насколько по-другому в этот раз она восприняла персонажа Эршади. Она запомнила его пассивным, похожим на святого, но теперь вдруг увидела, что он нетерпелив, часто грубовато разговаривает с мужчинами, к которым подходит, что манипулирует ими, чтобы они согласились на его просьбу, оценивает их уязвимые стороны и выбирает, что именно нужно сказать, чтобы их убедить. Его сосредоточенность на собственной боли и упорное желание исполнить свой план показались ей эгоцентричными. Еще ее удивили, поскольку она их не помнила, слова, которые перед началом фильма на мгновение появляются на черном экране, как положено для всех иранских фильмов: «Во имя Бога». Она не представляла, как могла этого не заметить в первый раз. Конечно же, Роми вспоминала обо мне, когда лежала в темноте и смотрела этот фильм — о том годе, когда мы были так молоды и бесконечно разговаривали про мужчин. Сколько же времени мы тратили зря, веря, что все давалось нам как дары, через чудеса, знаки, через любовь мужчин, во имя Бога, не осознавая все как есть — что это все наша сила, которую мы вытащили из небытия собственных глубин. Она рассказала мне о фильме, сценарий к которому хочет написать, когда наконец найдет время, — там должна быть история танцовщицы вроде меня. А потом она рассказала мне о своих сыновьях, которые нуждались в ней для всего на свете, точно так же, как все мужчины в ее жизни всегда нуждались в ней для всего на свете. Хорошо, что у тебя дочь, написала она. А потом, словно забыв, что уже перешла к другой теме, словно мы так и сидели друг напротив друга, погрузившись в одну из наших бесед без начала, середины и конца, Роми написала, что последнее, что ее удивило, — когда Эршади лежит в вырытой им могиле и глаза у него наконец закрываются, а экран чернеет, на самом деле экран не черный. Если внимательно приглядеться, видно, что идет дождь.

Будущие катастрофы

Сначала долго говорили, что они нам не понадобятся, но потом что-то изменилось, и все-таки сказали, что понадобятся. Что всем выдадут противогазы. Это было после 11 сентября, после того, как создали министерство национальной безопасности, а фабрика американского воображения работала на полную мощность, создавая угрозы, нападения и заговоры. Я стояла босиком в кухне и слушала радио на полной громкости — мне нравилось так делать по утрам. Радио делает новости более весомыми, подчеркивает то, насколько это драматично — начинать очередной день в мире, к которому я привыкла, но знаю, что он в любой момент может измениться. Услышав объявление, я в первую секунду инстинктивно задержала дыхание — вдруг то, от чего нас должны были защитить эти противогазы, уже выпустили в воздух?

— Что случилось? — спросил Виктор, зайдя в комнату и уменьшив громкость.

Я выдохнула.

— Противогазы, — сказала я.

Утро за окном выглядело неярким, но ясным. В атмосфере вроде бы не было ничего, кроме кислорода, этого невидимого дара человечеству. Ну и других невидимых вещей: остатков бензола, возможно, некоторого количества ртути или диоксина. Но к этому мы давно привыкли. Иногда на закате я смотрю на бегунов на дорожке вокруг водоема, на то, как усиленно работают их легкие, стараясь закачать в себя как можно больше воздуха, и мне приходит в голову, что, возможно, эти бегуны относятся к подвиду людей, перешедших на новую ступень развития, и этому подвиду на пользу элементы, ядовитые для всех остальных, потому что новые люди способны их перерабатывать и извлекать из них энергию. Виктор этих бегунов называет парадом флагеллянтов. Говорит, что они изнашивают свои суставы, истирают хрящи. Что к концу жизни они будут ковылять или ползать на четвереньках. А мне они кажутся воплощением здоровья: грациозные, гибкие, не страдающие от загрязнения. Они знают, что закат от загрязнения только становится красивее, частички разных посторонних веществ добавляют ему яркости. Краски, в которые окрашивается небо, будто воплощают ту странную душевную боль, которую испытываешь от того, что живешь в подобное время.

— Угроза необязательно придет от обычных загрязнителей или смены направлений ветра, — сказало радио. — Она необязательно придет от переносимых по воздуху пестицидов, пожара на заводе или подземных испытаний. — Загудела кофе-машина, и Виктор достал с полки две кружки.

— Откуда же придет угроза? — спросила я вслух. Я чувствовала близость к этому голосу, ощущала, что я вправе задавать ему вопросы.

— Угроза может прийти из неизвестного источника, — ответило радио. Пусть даже новости плохие, приятно, что мне отвечают.

Пока воздухом дышать можно, сказало радио. И выходить тоже можно, главное, не забыть зайти за противогазом в один из центров выдачи, которые откроются во всех районах. Виктор собирался сегодня сидеть дома и проверять работы студентов, так что я предложила по пути с работы зайти получить противогазы на нас обоих.

— Если там можно выбирать, я бы хотел тот, что с отверстиями для глаз и рылом. Похожий на муравьеда, — сказал Виктор, идя к двери за газетой.

— По-моему, сейчас не время привередничать.

— Верно, — сказал Виктор, уже погрузившись в чтение.

Стоял ноябрь, и свежий холодный воздух на улице будто обещал, что вот-вот пойдет снег. Из всей сельской жизни мне больше всего не хватает мрачной красоты осени.