Нюрочка суетится рядом. «Нечего тебе оставаться одной в гостинице. Поедем к нам». И они едут. Сидят большой дружной семьей. Она, Аня и Андрей, Кирюша, Анин сын, и родители. Смеются. Вспоминают жизнь «до». Всем довольны. Обшарпанные стены встречают так приветливо. Сало, селедка, украинская горилка, блинчики и голубцы. Атмосфера спокойствия и иллюзорного достатка не вяжется с отсутствием того привычного домашнего комфорта. Но это не чувствуется. Смотришь в окно, и как раньше. Вот, кажется, что вдали виден ее дом, и, вообще, она дома. Сидит, уходит, вновь приходит. Ее никто не трогает. Вопросов лишних не задают. Это жизнь, детка. Так бывает.

Разговоры по душам. На вопрос Аниной маме: «Как там сестра?» – лаконичное: «Нет у меня больше сестры». Война расставляет все на свои места, срывает искусно носимые маски. Сестра родная выгнала из родительского дома. Помешали. Чужая война пришлась не ко двору. Сколько таких историй. Кто-то протягивает руку, как ее дядька Валик. А кто-то не просто отворачивается, а выбивает почву из-под ног, плюет на родную кровь, на божьи законы и кодекс морали. Это жизнь, детка. Так бывает.

Мобильный загорается его фотографией. Один пропущенный, второй, третий.

Память предательски подсовывает картинки. Вот он улыбается. Вот он так, вот он сяк. Он везде и всюду. И его «Наташенька». Только он так говорит. Она его это «Наташенька» узнала б из тысячи.

– Алло.

В ответ его голос. Словно голос приговоренного к смерти. Он не струсил, он растерялся. Он был не готов к такому повороту событий. Она перевернула всю его жизнь. Все вокруг рушится. Он сказал родне, что полюбил другую женщину. И только она, как вкус мороженого из детства. Он начал жить, увидел все краски жизни. Все вокруг черно-белое, лишь она цветная. Он дома один, жена у родителей. Он подлец и мерзавец. И, чтобы все успокоились, ему остается, наверное, только застрелиться. Ему почти сорок пять, он как мужчина принял решение не портить ей жизнь. Она – такая, она необыкновенная. Она молодая. Если он вдруг уйдет из семьи и останется без ничего, зачем он ей голый и босой. Ее не спросил, потому что знал ее ответ. И они говорят и говорят. И, может, она придумала себе все эти оправдания, но она его оправдала. И ей стало легче. Она его любит. И это взаимно. Он не играл с ней. Он просто влюбился. У него никогда такого в жизни не было. Его затянуло. Он не знает, как дальше. Ее смски разрывали ему душу. Можно он приедет, пусть она ему исцарапает лицо. Он молча вынесет все. Он заслужил это. Он заслужил ее ненависть. Он для себя хорошего не хочет, все отдаст ради нее. Он живет ею. Он никогда еще так не был счастлив в жизни. И так несчастен тоже.

Через пару часов в аэропорт. Вот и он. Бежит ей навстречу. Она утыкается носом ему в шею. Дорога в аэропорт. Он постоянно курит, кашляет. «Дима, бросать курить нужно». Вот и закончилась ее командировка, последняя с этой компанией, закончилось их время. Снова ляжет четыре с половиной тысяч километров одиночества между ними. Одиночество или свобода? Свобода наедине с собой. Четыре дня впустую. Сибирские холмы как стражи стоят вдоль дороги. Объятия, поцелуи, час Х настал. Пора на регистрацию. Хочется запомнить его запах, и она жадно ловит его ноздрями. «Я купил тебе духи, если примешь. – Конечно». Неужели они больше никогда-никогда не увидятся? Что же это. Сдали чемодан. Кафе в аэропорту, кофе в пластиковых стаканчиках. На стенах самолеты. Реклама МТС: Расстояние не значит расставание. Все…

«Ты знаешь, все-таки эта поездка в Ленинск-Кузнецкий была хорошей, несмотря ни на что. Я ни о чем не жалею. Я тебя люблю».

Дима всегда удивлялся ее способности отвечать цитатами из песен. А для нее это как цвет глаз. Ее глаз. Искать не нужно, сами всплывают. Пусть он не слышит, она тихо напевает. Хорошо, что он не слышит:

Вот и все.

Гул самолета. И лоскуты полей под ногами. Назад самолет летит быстрее. Раз, и ты в Киеве. Что же будет дальше? А какая разница, впрочем. Как-то будет. Она должна оставить его в покое. Он тоже должен успокоиться. Она пойдет за ним на край света, если он позовет. А он не зовет. Вибер молчит. Так лучше. Только его образ в лице каждого прохожего. Наваждение какое-то. И картинки-картинки. Будь счастлив.

Набирает номер бывшего мужа. Давно пора было. Обида прошла. Ребенок общий. Правильнее было бы, чтоб он сделал этот первый шаг. Да какая, в принципе, разница, когда вокруг война. Не такой уж он и плохой человек, просто не ее, и никогда ее и не был. Так просто попутчики на 15 лет.

– Привет.

– Привет. Как жизнь? Приезжать не стоит в Киев. Мобилизация все-таки.

– Ты права. Не стоит.

– Созвонимся. Пока.

Они год не виделись, не разговаривали полгода. Она не хочет встречи с ним. Ребенок ждет, что приедет на его день рождения. Жаль, но не стоит, так будет лучше, лучше для всех. Так хочется тешить себя надеждой, что вдруг бы екнуло что-то, если бы приехал, ведь какой-никакой, а бывший муж. Вдруг екнет и, значит, на Диме свет клином не сошелся. А нет, свет в оконце только один, и этот свет сибирского солнца остался за 4500 км.

Бывший муж агитирует ехать в Донецк. Перейдете границу в Харькове. Он встретит. А там решай, или в Краснодаре жить, рядом с его родителями. Всегда можно ребенка на них оставить. Или в Донецк. У нее там все-таки квартира и мама. Многие вернулись. Ну и что, что стреляют. Миллионы так живут. В крайнем случае, прыгнут в машину, и он вывезет их в Россию, или куда скажет. Это его ребенок как-никак. Почему-то ей так жаль его. Почему она не любила этого, как того?

Где ж ты был раньше, когда в тебе так нуждались?

Удивительно, но она никогда не посвящала бывшему мужу романтичных стихов, не вдохновлял. Он, вообще, не знал, что она рифмоплетствует иногда, в периоды апогея душевной боли. Да и стихами это назвать нельзя было. Сплошной стеб. Увидел бы, больно бы резануло по его самолюбию. Удивился бы, наверное. Прости меня за такие стихи. Мне так легче было. Мне так нужно было.