Кто он вообще такой, чтобы она из-за него не шла в ресторан. Она надевает свое любимое платье. Пусть смотрит и сам себе завидует. Приходит в ресторан, забирает Нюрочку, идут за шампанским, не прощаясь. Андрей бурчит, но понимает. Окно открыто, по радио штормовое предупреждение, у них девишник. Ветер гудит в макушках деревьев. Леонтьев разрывается о Маргарите. Будто она забыла, что она совсем одна, что устала ждать, а когда-то умела летать…

Снова утро, слава богу, последний день здесь. Мобильник засветился его фотографией. Звонит. Невольно улыбнулась.

– Я выехал из дома.

– Я рада.

– Давай приеду и заберу вас.

– Спасибо, мы на такси.

Последний день выставки. По делу мало кто, больше из любопытства. Вон повели детсадовских детишек, экскурсия, похоже. Его нет. И Бог с ним. Как говорится, «без меня тебе, любимый мой». Даже не попрощались.

Напишу ему. Пусть знает, как ей плохо. Пусть прочувствует хоть частицу ее боли. Несмотря ни на что, он хороший человек. Он почувствует. И самое печальное, что она его любит, вопреки всему.

Почти стихами говорить, блин, начала:

Пилинь. Ответил.

Интересно, как он, находясь на встречах, еще умудряется ей в стихах отвечать.

Не до высокого слога. Читай, милый:

– Типа мне легче… Самый большой грех – малодушие.

– Согласен. Еще больший – не признавать невольно допущенных ошибок. Я осознал, насколько глубоки твои чувства только сейчас. И самое страшное признание самому себе пульсирует в висках. ПРОСТИ.

– Приятно понимать, что ты чья-то ошибка невольная, вернее трофей. Мои чувства – не твоя забота.

Еще одна смс, не все сказала:

– Я на тебя нисколько не обижаюсь. Я себя только виню. Сама во всем виновата. Не понимаю только одного, как можно раскидываться словами «люблю» и не любить. И за что со мной ТАК.

Где же ее функция Снежной Королевы? Наградить пощечиной разбитых на осколки фраз, заморозить безучастным взглядом. Холодное: «Не смею мешать вашему семейному счастью», – не работает. Механизм заедает и спотыкается на каждом щелчке.

– Видимо, я не та барышня, которую нужно беречь и жалеть. И уважать, хотя бы как человека. Ты растоптал мне сердце и сломал хребет. Вопрос «за что?» останется, видимо, без ответа. Будь счастлив.

От Снежной Королевы только: «Будь счастлив». Надеюсь, почувствовал это «королевское» и холодное. Она желает ему счастья, несмотря ни на что. Но это «будь счастлив» как «скатертью дорога». Как звук хлыста. Вон из моей жизни. Включиться в работу. Ах да, работы нет. Тогда на диван и на дно депрессии вниз головой. Или лучше домой в Донецк. Там все родное. Там хорошо, несмотря на эту глупую войну. Там внешнее, может, затмит боль внутреннюю. На этом точка. Нет, не точка, она еще не все сказала.

Пилинь.

– Скажи, пожалуйста, неужели ты вообще-вообще ничего по отношению ко мне не чувствовал? Ни капельки?

Молчит. Пилинь.

– Я тебя люблю и ничего с собой не могу поделать. Пытаюсь тебя понять, мне стало бы легче. И впервые не могу. Похоже, ты просто струсил.

Молчит. Пилинь.

– Не будь таким жестоким, дай мне хоть какие-то объяснения. Неужели я даже этого не заслуживаю?

Молчит. Пилинь.

– Я никогда никого так не любила. Те, кого мы защищаем грудью, бьют почему-то в сердце. Боже, почему же так больно. Скажи хоть что-то.

Что-то в ответ. Читает текст и не понимает, о чем он:

– Наташенька, вечером позвоню. Пока не могу.

Он, похоже, не понял. Ей и так все ясно без его звонков. Она не очень хочет его слушать. Его сострадания ей не нужно. «Извини, наша встреча была ошибкой» не поможет. Ей хочется оправдать его и не может. Оправдать, прежде всего, в своих глазах. Оправданий нет. Он струсил. Их закрутило в водоворот. Подняло на седьмое небо счастья и камнем бросило в пропасть реальности. А где во всем это она? Была игрушкой в чужих руках? Нельзя так с чужими чувствами. Он должен был как-то избавить ее от этой боли или взять на себя часть ее боли. Или не играть. Она его не искала и не звала, он сам пришел. Не она была инициатором. «Мы в ответе за того, кого приручили». Если это испытание, то вопрос, это испытание их общее или для каждого свое. Хочется собрать остатки гордости, но боль сильнее. И она пишет еще и еще.

– Я жить не хочу. Вспоминаю тот первый день и плачу. Я была счастлива. Неужели за один день счастья такая цена? Искололи будто всю иголками. Вся кровь вытекла, осталась лишь одна оболочка. Вынули душу и ничего не дали взамен.

Пилинь.

– Я должна была б тебя ненавидеть, а я боюсь, что больше никогда не услышу твой такой родной голос. Боже, как больно.

Ходит по павильону как привидение. Пришли Нюрочкины родители. Бременские музыканты, а не родители. Сбежали из дома, когда было по шестнадцать. Отмотали 5 тысяч километров из Норильска на Донбасс. Для любви ни расстояние, ни отсутствие денег, ни неприятие родни – не проблема, если есть она, та самая любовь. Построили все с нуля, сами выучились, детей выучили и поставили на ноги. И спустя сорок лет, снова 5 тысяч километров на машине в Ленинск-Кузнецкий, по уральскому серпантину прочь от войны в поисках новой жизни, чтобы через сорок лет снова начать все с нуля.

Белые брюки и блузка в белый горошек. Так странно. Смотришь на себя в зеркало: счастливая, должно быть, девушка, а в душе зияющая пропасть. Но пропасти посторонним не видно. «Прекрасно выглядишь, прямо светишься вся. – Спасибо, стараюсь». Вся наша жизнь – игра, а люди в ней актеры. Она – хорошая актриса, только амплуа трагическое. Блин, где моя сумка. Вызывают полицию. Майор задает стандартные вопросы: «Фамилия. Имя. Прописка». На последнем ответе «Донецк», молча задерживает на ней взгляд. Продолжает протокольные вопросы. «Что в сумке? В сумке все. Загранпаспорт и внутренний украинский. Кредитная карточка. Деньги». Завтра лететь. Ни паспорта, ни денег, ни билета на самолет. Может, ему позвонить? Не стоит. Ему не стоит. Остаться в чужой стране без документов и без денег. Что-то не очень благосклонна к ней Сибирь. Нашли сумку. Все на месте. Только деньги пропали: рубли и евро. Евро за квартиру за следующий месяц заплатить. Гривны не взяли. Намек, пора тебе, девочка, домой. Гривны на такси доехать. А там как хочешь. Нечего тебе было здесь делать. Прощай. Привет из Сибири.