Всю дорогу сюда Мальвина молчала, сосредоточенно покусывая губу, — то ли она нервничала, то ли была по самую макушку погружена в какие-то свои мысли — и это странно тревожное, несколько заторможенное состояние продолжало преследовать ее: с деревянной какой-то грацией она прошествовала к входу.

— Что-то не так? — спросил я, нагнав ее и тронув за локоть.

Она ничего не ответила, но я заметил, как мелко подрагивают ее пальцы, вспорхнувшие к уху, в мочке которого искрилась бриллиантовая капелька сережки.

Мы вошли.

В холле сумрачно и прохладно, черный мрамор стен и рассеченного пурпурной ковровой дорожкой пола, сообщавшие интерьеру настроение торжественности и скорби, тут же напомнили мне о статусе похоронного лодочника. Высокий потолок, причудливо декорированный множеством расположенных под разными углами зеркальных панелей, тиражировал обрывочные отражения минорного интерьера, раскидывая их по углам, что должно было создавать у всяк сюда входящего ощущение неустойчивости, зыбкости, разорванности окружающего мира и бренности собственного бытия, — возможно, прежде чем приступить к разработке здешнего холла, автор дизайна вдохновенно трудился над оформлением фешенебельного салона ритуальных услуг, дух высокой скорби продолжал преследовать его в работе над очередным заказом, и странно, что он не украсил интерьер бронзовыми подставками для венков, скромными канапе для отдыха безутешных родственников и миниатюрным органом в сумрачной нише, тянущейся по правой стене.

Молодой человек в кромешно черном костюме, мощная комплекция, бесстрастное обездвиженное лицо и характерный рентгеновский взгляд которого выдавали в нем сотрудника клубного гестапо, едва заметно кивнул и легким жестом руки указал в сторону металлоискателя.

— У меня с собой ничего нет, кроме сущей мелочи, — заметил я ему. — Только магнум тридцать восьмого калибра, пара запасных обойм, граната Ф-1, сотня грамм пластита, пакетик героина да упаковка презервативов. Так что звонить не должно.

Должно быть, такого рода шутки тут были не приняты — в глазах гестаповца вспыхнул какой-то мрачный огонек и тут же потух. Я бесшумно миновал подкову и попал в лапы очередного служителя безопасности, который вежливо подтолкнул меня к очередному пропускному шлюзу, представлявшему собой узкий коридор, по стене которого тянулось слепое тонированное стекло.

Оказавшись внутри проверочного загона, я повернулся к стеклу и попытался изобразить на лице интеллигентное выражение. Судя по тому, что смутно отразилось в темной поверхности стекла, справиться с этой мимической задачей до конца мне не удалось. Зато спустя какое-то время щелкнул запор хромированных воротец, сигналя о том, что путь свободен. Я покинул шлюз и погрузился в ароматы дорогой парфюмерии, табака и пикантные ресторанные запахи, сочащиеся из-за дубовых дверей, справа от которых за столиком с уютной лампой под зеленым абажуром сидел, насколько я мог разобрать, метрдотель. Завидев меня, он поднялся с места. Это был средних лет малый с типичной для выбившегося в люди халдея внешностью. Низкий сплюснутый лоб, чуть более против нормы длинный, остро заточенный нос, смятый подбородок, а также аккуратное брюшко, округляющееся за полами тесного фрака с лоснящимися, будто жиром смазанными, лацканами сообщало ему сходство с пингвином.

— А что это у вас? — кивнул я в сторону второго шлюза.

В его лице возникла улыбка официанта, намекающего на чаевые.

— А то вы не знаете! — шаркнул он ножкой. — Известно что, фейс-контроль. Вы один?

— Как же, один! — толкнул в спину бодрый голос Мальвины, и оставалось только поражаться произошедшей в ней перемене: от странной скованности и угрюмой какой-то сосредоточенности, что преследовала ее начиная с того момента, когда мы покинули ее дом, не осталось и следа — она словно вытаяла из тяжкого анабиоза и, подхватив под локоть, властно повлекла меня в притененный зал, под сводом которого блуждали звуки приглушенной музыки. — Манечка, салют! — приветственно помахала Мальвина пышнотелой мадам в облегающем платье болотного оттенка, фактурно и орнаментально походящем на змеиную кожу, фасон которого подчеркивал ее спелые, поистине рубенсовские формы. Манечка стояла у стойки бара и, тщательно прицеливаясь, сыпала на руку, точно в ложбинку на разветвлении большого и указательного пальца, соль, готовясь опрокинуть рюмку текилы. Мальвина, жестом взлетающей птицы распахнув руки, кинулась ей навстречу. Я повертелся на месте, раздумывая, чем бы себя занять, и уселся за утопающий в глубокой сводчатой нише столик, крытый красной бархатной скатертью, закурил, сдвинул в сторону толстоствольную свечку в серебряной плошке и обвел взглядом зал, в тылах которого, на низкой эстрадке, старательно мучил свои скрипки струнный квартет. Обстановка заведения и сама его атмосфера вызывала ассоциации с чопорным английским клубом.

Я так увлекся наблюдением за мерными движениями смычков, что на какое-то время потерял Мальвину из поля зрения и нашел ее наконец за ближним к бару столиком, где она на пару с рубенсовской женщиной вовсю хлестала текилу, причем обе уже. пустили побоку сопутствующие выпиванию кактусовой водки ритуалы, соль на руку не сыпали, дольками лайма не остужали ошпаренный рот, а просто и незатейливо, натренированным жестом профессионального алкаша, резко закидывая голову назад, метали в себя маленькие, на птичий глоток, рюмочки. Наконец Мальвина, оставив приятельницу коротать время с полупустой бутылкой текилы, нетвердой походкой направилась в мою сторону и, с картонной улыбкой устроившись на стульчике сбоку от столика, медленно облизнулась.

— Скучаешь? — уселась в кресло сбоку от стола и столь рискованно закинула ногу на ногу, что в глубоком боковом вырезе ее платья открылась до самого бедра стройная нога, туго обтянутая черным чулком, и я про себя отдал должное великой мудрости женщины, в широком смысле слова женщины, как особого психологического типа вообще, потому что Голубка, — помнишь? — особенно в моменты размолвок, вот так же провоцировала тебя, закидывая где-нибудь в гостях ногу на ногу и постреливая в тебя короткими, невинными взглядами, в результате, достигнув к моменту возвращения домой точки кипения, ты позорно бубнил что-то извинительное, встав на колени и потираясь подбородком о ее бедро, а она, опустив ладони на покаянную голову, милостиво позволяла твоей руке шарить у нее под платьем. Мальвина пьяненько усмехнулась, лениво переменила позу, придвинулась к столику, тепло ее ладошки вспухло на моем колене. Приоткрыв рот, она поводила кончиком языка по верхней губе, пока ладонь двинулась выше.

— Ого… — промурлыкала она, оценивая сигнал, поступивший из руки, мягкими пассами исследующими мою мошонку.

Эти игры начали забавлять.

— Ну что ж, пора за дело. — Рука опустилась на ее колено. — Пыльца на моих цветах вполне созрела.

— Что? — глупо моргнула она. — К чему это ты?

— К тому, что не испытываю нужды противиться своей природе. Пусть легкий ветерок слизнет эту пыльцу и отнесет ее к жаждущему продолжения рода соседнему растению.

— А-а-а, — лукаво усмехнувшись, протянула она, схватила меня за руку и властно повлекла куда-то. Обогнув эстраду, мы оказались у узкой дверки, притаившейся за тяжелой плюшевой занавесью цвета свежей крови, плюш мягко облизнул лицо, дверка тихо охнула, распахиваясь, и на обратном ходу подтолкнула мягким пинком в темноту. Мы очутились на темной служебной лестнице, торопливой пробежкой преодолели один пролет и остановились у распахнутого окна, выходящего во внутренний двор. Уперевшись руками в подоконник, Мальвина выгнула спину и глянула на меня через плечо. Я наклонился и потянул наверх подол ее платья.