независимости Украины, Белоруссии, Литвы и Латвии, ни Всесоюзной политической забастовки шахтеров; ни появления Соловецкого камня на площади Дзержинского в память о жертвах государственных репрессий советской власти, ни многого другого…

Событийный ряд этого года в сознании россиян беден. В нем — избрание Ельцина Председателем Верховного Совета РСФСР, объединение Германии, повышение пенсий, «табачный кризис», отмена шестой статьи Конституции о руководящей роли КПСС, принятие Декларации о суверенитете России, кризис в Персидском заливе (нападение Ирака на Кувейт), массовый выход из рядов КПСС, избрание Горбачева президентом СССР — остальные события не набрали и 10 % упоминаний. Обратите внимание: застрявшие в памяти россиян события или «низовые», касающиеся благ, которые «положены» каждому, но могут быть урезаны, — или «высокие», касающиеся власти, государства. Впрочем, и первые тоже, по сути, обращены к государству, которое может что-то «дать» или «отнять».

А ведь это — пространство согласованных представлений о том, что важно для сообщества. Эти представления передаются от поколений к поколениям механизмами репродукции, институтами общества, они входят в систему регуляции поведения, которая в данном случае отсылает к особо сконструированному прошлому как источнику значимости, авторитетности тех или иных оценок и способов действий в настоящем.

Такая всеобщая амнезия касается только 1990 года?

Нет. В 2006 году (35 лет со дня смерти Н. С. Хрущева) мы спрашивали у россиян, какие события, случившиеся за годы его пребывания у власти, им больше всего запомнились. Знаете, на каком месте оказалось «Разоблачение преступлений Сталина»? На шестом. Ну ладно, после полета Гагарина, — но и после кукурузы, целины, массового жилищного строительства, очередей за продуктами. Прекращение массовых репрессий, реабилитация жертв — седьмое место, всего на один пункт больше, чем обещание построить коммунизм за двадцать лет.

Мы из года в год спрашивали россиян о событиях пятилетней давности, которые они считают наиболее важными. Бросается в глаза растущее число тех, кто затрудняется с ответом. Конечно, часть наших собеседников за пять лет до опроса были детьми или подростками — но это значит, что опыт старших не был им передан в семье. Возможности семьи транслировать образцы и представления весьма ограничены, если в семейный обиход не включены более общие конструкции и значения культуры.

А что именно вытесняется из коллективной памяти в первую очередь?

Прежде всего то, что связано с людьми и институтами, которые инициировали перемены в конце 1980-х — начале 1990-х годов и оценки которых сегодня — задним числом — крайне негативны: Б. Ельцин, А. Чубайс, чуть меньше — М. Горбачев, парламент (Дума), конкурирующие между собой политические партии. Идет своего рода деполитизация памяти. Главное событие тех лет — распад СССР: символическое воплощение разрыва всех важнейших социальных связей. Катастрофа, осознанная ретроспективно, более того, сконструированная в этом качестве в середине и второй половине 1990-х.

Кем?

Не без участия массмедиа и политики новых, молодых и прагматичных менеджеров ТВ.

«Уже устали?»

Под таким заголовком в конце 1991 года вы со Львом Гудковым опубликовали статью, обращенную к интеллигенции. Вы считали, что она фактически отказалась от роли интеллектуальной элиты общества и вернулась к традиционной логике служилых людей, которые призывают власть навести порядок в стране, а ей предоставить всяческие преференции. Вы и теперь считаете, что дальнейшая трансформация общественного сознания связана с неготовностью интеллигенции к переменам?

Мы написали статью в 1990-м, а смогли опубликовать только в конце 1991-го, что само по себе симптоматично. В 1990 году я предлагал нескольким журналам перевод блестящего очерка Бруно Беттельхайма о психологии человека в концентрационном лагере[11]; знаете, как на это реагировали? «Опять про лагеря?! Ну сколько можно…» И власти, и приближенная к ним интеллигенция именно тогда впервые заговорили о том, что «народ» необходимо успокоить и развлечь, «не будоражить население». Прежде всего надо говорить о неготовности власти анализировать события и принимать решения в такой нестандартной ситуации. Накануне августовского путча все «знаки судьбы» были уже предъявлены, достаточно было всего лишь пристальнее всмотреться: волнения в Баку и в Оше, в Молдавии и на Украине, война в Карабахе, провозглашение независимости одной республики за другой, убийство отца Александра Меня — все это к тому моменту уже произошло. Постоянно повторяющаяся модель поведения советских реформаторов у власти: каждый шаг вперед полон страха слишком далеко зайти. Так было во времена «оттепели», когда любое хрущевское послабление тут же сопровождалось окриками и устрожением. Та же модель сработала и позже, когда Ельцин отшатнулся от реформаторов…

Но в эту модель вписывается и поведение советской интеллигенции. Степень ее готовности к объявленным властью свободам, а главное — к собственной ответственности перед свободой, оказалась чрезвычайно невелика. Смена героев общественной сцены за 1990-е годы (вспомните победу на выборах 1993 года Владимира Жириновского) выявила ограниченность, даже убогость человеческих, идейных, ценностных, этических ресурсов образованного слоя, да и российского населения в целом.

Значение советской эпохи как «нашего прошлого» для коллективного образа «мы» в середине 1990-х обеспечивали и поддерживали именно продвинутые группы населения: люди с высшим образованием, жители Москвы и Санкт-Петербурга, крупных городов, электорат «Яблока», НДР, «Женщин России», партии Святослава Федорова. Большинство из них уже считало, что с 1991 года россияне утратили «гордость за свою большую и сильную страну», «ведущую роль в мире, мировое лидерство». Одновременно они тосковали и по утраченным «идее монархии, духу аристократии», «офицерской чести», «православной вере» и «великой культуре». Соединение подобных еще несколько лет назад взаимоисключающих представлений стало основой символики позднеельцинской, а потом и путинской власти.

Все-таки даже и в 1996 году Ельцина — пусть вынужденно, пусть с оговорками — поддержали, мне кажется, все те же «продвинутые» группы населения, которые в 1991 году защищали Белый дом.

Вы правы, и в 1991-м, и в 1996-м за него голосовали в основном более образованные россияне, жители крупнейших городов, люди 30–49 лет. Но в 1996-м лидерский ресурс этой группы, ее влиятельность пришлось напрячь до предела. Группа потеряла свою роль и авторитет источника образцов, и не только в политике, где у нее и до сих пор нет своих кандидатов, но и во всех других сферах, включая образование, культуру, медиа, стандарты образа жизни. Нынешняя безальтернативная роль двух главных огосударствленных и подцензурных каналов телевидения означает уход и вытеснение с публичного поля и из сферы политики этих групп, включая интеллектуалов.

И с чем мы остались в результате?

С нарастающими в массе изоляционизмом и ксенофобией («У России свой путь», «У России всегда были враги, нам и сегодня никто не желает добра»).

С отказом от изменений, примирением с собой такими, какие есть, и с советским прошлым как «своим собственным» («За годы советской