Бабушка наблюдала за внучкой: плывет, как пава, углы задевает. И смотрит мимо, сквозь. И улыбочка эта дурацкая. Знаем, помним, хоть и склероз.

Ругала себя: «Ох, зря я поехала в этот чертов санаторий, зря! Еда – дерьмо, каша да щи. Лечение так себе. Ничего особенного, и кажется, вовсе не помогло. А про условия и говорить нечего: помойка. В комнате три старухи, и все о своем – кто как сходил, у кого газы. Тьфу, как противно! Все храпят и того хуже. И окно не дают раскрыть – сквозняка боятся! В вони спать не боятся, а свежего воздуха пугаются. Старые дуры, прости господи. Зачем уехала, зачем? Ох, только бы не было беды! С такими, как Верка, чистыми и наивными, это обычно и случается. Потому что скромница и дурочка, верит в алые паруса.

Эх, Дава! Где ты, родной? Зачем ты меня оставил? Ты бы сейчас все разрешил, как всегда. Я ж так привыкла!»

Рано утром Вера полетела в Москву, до станции не шла – бежала. С вокзала поехала сразу на Остоженку, к дому Роберта. Оттуда позвонила из автомата.

Он, кажется, спал и не сразу понял:

– Где ты? Здесь, у подъезда? Как это здесь? Что-то случилось? – ошалело повторял он. – Соскучилась?

Делать было нечего, и он пригласил Веру подняться.

Матери, слава богу, дома не было, на работу она уходила рано, далеко добираться.

Раскидал по углам разбросанные вещи, сунул в ящик трусы. Умылся, натянул джинсы.

Улыбающаяся Вера стояла на пороге, сияющая от счастья, словно пронизанная утренним светом. Встретившись взглядом с Робертом, она смутилась, покраснела, отвела глаза.

Пройдя в комнату, села на краешек стула. Разговор не клеился. Роберт, растерянный не меньше нее, вышел на кухню поставить чайник.

Вера осторожно оглядывалась. Первое, что пришло в голову, – страшный беспорядок, такой запущенный, как говорится, с выслугой лет. Толстый слой пыли на книжном шкафу и бельевом комоде, висящая на трех бельевых прищепках сто лет не стиранная занавеска. Грязные тарелки и чашки, засохшие корки от хлеба и сыра. Крошки на старой, выцветшей клеенке с невнятным рисунком. Мутный светильник со следами от мух. Криво висящая репродукция «Незнакомки». И белье. Серое постельное белье, стеснительно выглядывающее из-под потертого пледа.

Вера сидела притихшая, смущенная, растерянная. Зачем она пришла сюда, кто ее приглашал? Разве так ее воспитывали? Разве не объясняли, что приходить без приглашения неприлично, как и неприлично заставать хозяев врасплох?

Вот и получи, дура! А как, должно быть, неловко Роберту, в какое положение она поставила его!

От волнения и стыда разболелась голова. Как же она себя проклинала, хотелось одного – сбежать. Но Вера себя остановила: еще большая глупость. Роберт решит, что она идиотка.

Но все-таки странно… Вера скользила взглядом по комнате.

Ведь здесь живет женщина. Совсем нестарая женщина – матери Роберта чуть за сорок. Как может она жить в этом кошмаре?

От чая Вера решительно отказалась и стала извиняться, собираясь убежать. Но, столкнувшись с Робертом взглядом, она поняла, что в плену. Они рухнули на старый, продавленный, небрежно застеленный диван и в ту же минуту обо всем забыли. И еще раз Вера убедилась – без Роберта она уже не сможет. А все остальное ерунда. Но совершенно точно, что жить они будут не здесь, на Остоженке, а жить они будут в Малаховке, в их с бабушкой доме. Где чисто и вкусно. Да и как она сможет оставить бабушку?

Облегченно выдохнула: выход нашелся, все решено. А мать Роберта – наверняка неплохой человек. Ну может же быть хороший и образованный человек не очень, так сказать, аккуратным?

С бабушкой разговор состоялся на следующий день – да и что скрывать? Ей восемнадцать, не тринадцать же, верно? Самая пора любви. И ничего предосудительного она не сделала.

На прямой бабушкин вопрос: «Что, уже?» – не ответила, глаза отвела. И так все было понятно.

– Главное не забеременей сразу, – скорбно сказала бабушка, – а то ведь вся жизнь под откос.

Вера удивилась:

– Какой откос, ба? Я же замуж собираюсь!

Бабушка остолбенела.

– Вера! – взмолилась она. – Опомнись! Ну какой тебе «замуж»? Восемнадцать лет! Второй курс, Верочка, второй! А впереди еще три! Да и вообще впереди одни радости! Студенчество! Свобода, Вера, свобода! Гуляй не хочу! Меняй кавалеров, влюбляйся, своди с ума, сама сходи! Страсти – когда, как не в молодости? Ешь полной ложкой, получай удовольствия! Свобода – вот что самое главное! Никаких обязанностей ни перед кем, сама себе хозяйка – вот главное счастье! Без пеленок, кастрюль, чужих капризов, без бессонных ночей, упреков, претензий. Без вранья, наконец!

Ты посмотри на себя! Ты же у меня королева! Красавица, умница. Как тебя бог одарил! И ты, добровольно обречь себя на пожизненную каторгу? А этот твой голодранец? Мы с тобой нищие, а он и вовсе голожопый студент! Мать – корректорша, отца нет и в помине, комната в коммуналке! Да тебя, – бабушка с отчаянием махнула рукой, – арабский шейх, наследный принц достоин, дипломат, режиссер, космонавт или писатель! Понимаешь? Состоявшийся, взрослый мужчина, с квартирой, машиной, с достатком! Да, да, от этого зависит счастливая жизнь!

Вера, опомнись! Никакой свадьбы, слышишь? И слышать об этом не желаю, – кипятилась бабушка, – и в дом его не приводи, голоштанника этого! Видеть его не желаю, слышать о нем не хочу! И об одном молю – осторожнее! Дни считай, график там! На календаре отмечай. – Бабушка замолчала, словно выдохлась. А потом продолжила с прежней горячностью: – Да! И скажи ему, пусть тоже подумает, коли такой большой и взрослый. Все, Вера, все! Тему закрыли! Живи как знаешь, раз уж так вышло. Только учти: голодранца твоего я никогда не приму.

Вера рассмеялась:

– Ба, ты о чем? Какие дипломаты и арабские шейхи? Какие квартиры и машины? Я Роба люблю, понимаешь? И замуж за него выйду, я так решила. Ты уж прости. – И жестко, без улыбки, добавила: – Потому что это моя жизнь, ба. Моя, и только моя.

Не обернувшись, Вера вышла из комнаты и к ужину не спустилась.

Помириться, как обычно, не торопилась. Теперь ей было на все наплевать. На все и на всех, включая бабушку.

«Ну и черт с тобой, – решила Лара Ивановна. – Сама лезешь в петлю, сама разбирайся. Не справлюсь я с тобой, нет сил. Как Инночку с Давкой похоронила, так и закончились они. Только и выжила ради тебя, чтобы тебя одну на этом свете не оставлять. Держалась, сколько могла. А теперь – все».

* * *

Вроде бы и осторожничали – Роберт и сам до смертельного ужаса боялся Вериной беременности, – но все равно попались. Залетела Вера через полгода, о чем и сообщила любимому со счастливой улыбкой.

Роберт принял эту новость философски: «Так – значит так. Сам виноват, мудило. Ну и, в конце концов, чему быть, того не миновать».

Правда, подозревал Веру в том, что могла, могла она забеременеть специально. Вера – она такая. Тихая, скромная, но если уж что-то вобьет в свою красивую голову – берегись! На многое пойдет. Вера из тех, кто идет к своей цели без остановок и передышек.