Вера снова кивнула.

– Да, ба. Приберемся. Конечно. – Она раздвинула шторы. – Ну что ты как крот? Так ведь совсем тоскливо. Повеситься охота.

Бабушка сидела на кровати, свесив худые, бледные ноги.

– Тоскливо, – согласилась она. – Но так легче, поверь. Света белого видеть не хотелось, так тошно было.

Вера отвела глаза. Стыдно. Но при свете увидела – бабушка постарела лет на десять. Прежде всегда ухоженная и аккуратная, хорошо одетая, причесанная, с подкрашенными губами, подведенными бровями, Лара окончательно превратилась в старуху: седые спутанные ведьминские космы, изможденное, серое, морщинистое лицо, нестриженые, желтые ногти. Баба-яга. И во всем виновата она, Вера. Это она оставила бабушку, бросила на произвол судьбы. И судьба ей этого никогда не простит. Да ладно судьба – сама Вера себе этого не простит. Но как жить дальше? Как? Как сказать бабушке правду?

Выкупала ее в тот же день, постригла волосы и ногти, переодела в чистое, содрала грязное, лежалое, вонючее постельное белье. Пока тащила его в ванную, чуть не вырвало. Проветрила дом, вымела его, отскребла полы, перемыла посуду в желтых пятнах застывшего жира. Замочила черные от пыли занавески.

Нашла в холодильнике полкочана капусты, две полугнилые луковицы и пару проросших картошин. Сварила какую-то бурду, мало похожую на щи. Но похлебали. Из остатков муки напекла блинов на воде – за хлебом идти сил не было, решила, что завтра. Завтра же и зайдет к Тамарке, скажет спасибо, поклонится в пояс. Ну и в поликлинику, к участковому врачу. Там же встанет на учет в женскую консультацию, пора. А на кладбище – потом, успеется и через пару дней. Мертвые подождут и не обидятся, с живыми бы разобраться. И самое главное – с собой.

Тамарка стояла за прилавком хмурая, раздраженная, раскрашенная, как воинствующий индеец. Увидев Веру, удивленно вскинула брови:

– Явилась, блудная дочь?

Вера кивнула и поискала глазами, куда бы сесть.

Тамарка пристально посмотрела на нее, все поняла и вытащила из-за прилавка табуретку. Вера тяжело опустилась на нее, сумку с овощами и хлебом пристроила в ноги.

Тамарка вопросов не задавала, продолжала заниматься своими делами: пересчитывала квитанции, еще больше хмурилась и, кажется, злилась. Иногда выдавала сквозь зубы коротко и емко:

– Уроды!

«Наверное, про сотрудников», – подумала Вера.

Посетителей почти не было – зашла пара женщин, вяло пощупали висевшие на вешалках тряпки, хмыкнули и молча вышли.

– Говно торговля, – зло бросила Тамарка. – Товары говно и торговля говно. Валить надо отсюда. – И она громко хлопнула по прилавку. Прихватила пачку сигарет, спички и кивнула Вере: – Пошли покурим. Ну и поговорим заодно.

Вера послушно встала. Тамарка с интересом наблюдала, как подруга тяжело поднялась с табуретки. Заметила и то, что Вера отодвинулась, когда она закурила.

– Чё, опять? – недобро усмехнулась Тамарка.

Вера молча кивнула.

– Ну, ты даешь! От мужа?

Вера нахмурилась:

– Да что ты такое говоришь? Конечно, от мужа! А от кого, господи?

– Да мало ли, – усмехнулась Тамарка.

Помолчали.

– Спасибо тебе за бабушку, – тихо сказала Вера. – Я этого никогда не забуду.

– Брось, – махнула рукой Тамарка, – ерунда. Я ж помню, как Лара Иванна меня в детстве жалела! То булочку сунет, то конфетку. Знала, что я ходила голодная. – Тамарка бросила на землю окурок, затушила его подошвой и спросила: – Ты навсегда? В смысле, домой?

Вера кивнула.

– Ну и правильно, – обрадовалась подруга. – Хватит, нашлялась! Вер, – Тамарка вдруг словно догадалась о чем-то, – а баба Лара-то знает, – и она кивнула на Верин живот, – ну, про это? И как ты со своим-то теперь?

– Бабушка пока не знает, – ответила Вера. – Скажу позже. Ей надо прийти в себя.

Тамарка понимающе кивнула:

– Ага.

– А со своим… – Вера усмехнулась. – Живу, Томка! Не скажу, что замечательно, но живу. Потому что люблю. Было у нас не очень просто. Сложно было. И плохо. Поганые условия, общага. Ну ты понимаешь! – Вера вспомнила весь ужас, который пережила в общаге, но тут же улыбнулась, вернее постаралась улыбнуться. – А сейчас у нас все будет прекрасно!

Тамарка посмотрела на нее недоверчиво. Впрочем, и Вера тоже, чего уж кривить душой, не очень была уверена в том, что говорит.

Роб приехал через пару дней, почти в ночь. Бабушка давно спала. Вера услышала шорохи, вскочила с постели, увидела его силуэт, и сердце зашлось от счастья – приехал! Он влез он через окно, и, зажимая рты, чтобы, не дай бог, не разбудить бабушку, они, перебивая друг друга, сбивчиво заговорили и смеялись, как дети. Ромео и Джульетта, господи! И это законные муж и жена! Осторожно, чтобы не скрипнуть полом, Вера притащила с кухни холодную картошку, огурец и кусок колбасы – видела, какой муж голодный.

А потом была ночь, светлая от ярчайших, каких-то странных звезд и огромной жемчужной луны, освещавшей Верину комнату.

Роб говорил, что любит ее, не может без нее жить, каялся и вымаливал прощение, твердил, что он законченный мудак и сволочь, безголовый баран, скотина. Как он мог обидеть ее? Как мог такое сказать? Как он мог так вести себя?

– Подонок, – твердил он и плакал, вымаливая прощение.

А Вера, счастливая Вера тихо смеялась и гладила его по голове:

– Дурачок! Ты мой самый любимый дурачок! Я давно тебя простила, глупенький, потому что люблю. Все прошло, Робка. Все самое гадкое позади. Теперь у нас будет все хорошо, слышишь? Будет сплошное и вечное счастье! Мы помирились, бабушка меня простила – счастье! У нас есть дом, свой дом, Робка! А скоро, – Вера счастливо рассмеялась, – будет сынок.

– Почему сынок? – удивился он. – А если девочка?

Вера покачала головой и уверенно добавила:

– Сынок, Робка! Я это знаю, чувствую.

Крепко обнявшись, под утро уснули.

Погода стояла чудесная, больше никогда в ее жизни не было такого теплого, бездождливого и счастливого октября. Никогда.

В веронских любовников играли до самого декабря. Скучала Вера по мужу страшно. Он приезжал три раза в неделю, иногда и четыре на предпоследней электричке – Вере казалось, что она узнавала именно ее «голос», – очередная бессонная ночь, и рано утром, еще в зимней темноте, он уезжал. Только теперь к приезду мужа Вера готовилась тщательнее, как шпионка: отварную картошку заворачивала в три слоя газеты и прятала под подушку.

В один из его приездов Вера узнала, что сессию он завалил и стипендии у него нет, лишили. С того дня стала давать ему деньги: то рубль, то трешку, иногда могла выкроить и пятерку. Роберт смущался, но брал.

Дома Вера ходила в старом широком халате, крутилась перед зеркалом, и ей казалось, что живот не виден, халат все скрывает. К тому же бабушка подслеповатая. Нет, наверняка она не замечает. Уж Лара бы не смолчала, не в ее характере. Но время идет, и признаваться придется.