в Митькином доме жила. Хорошо, что я вечером это заметила, всю ночь платье штопала. Ревела и штопала. Я никому не сказала про него, а после свадьбы треснула его как следует, сказала, что я ему не собираюсь прощать такое. Пока он не женился, не ушёл от нас, а мы жили в Ванином доме, всё какие-то козни мне строил. Как волчонок злобный был. Так никогда мы с ним и не были в мире. А родители Ивана, да, они умерли друг за дружкой. Сначала матушка, болела она очень. Потом Рафим Терентьевич. Кто знает, может он не смог без неё жить, они ведь очень дружно жили всю жизнь, никогда не расставались. А то, что Коля меня там обвинял в их смерти, так это всё не правда. И грибы я тогда из другого места принесла. Не знаю, как уж он увидел, что это те самые! Не грешна я. В чём была грешна, вам тут повинилась.

— У матери был диабет. — Сказал Иван Рафимович — Но мы это узнали только перед самой её смертью. Она же никогда не обследовалась. И про Галинку Вера вам правду сказала. Не знаю, может и есть тут косвенная Верина вина, что вовремя не напоила кровью этого Губца, так ведь молодая она была, что теперь об этом! Откуда она знала!

— А Григорий Иванович тоже знает про то, что вы ритуал с Губцом проводите? — Спросила я — Вы ему рассказывали?

— Григорий Иванович, это отдельная история! — Вздохнула Вера Петровна, она посмотрела на Анфису и спросила — Помнишь, как его в седьмом классе на скорой, прямо из школы, увезли?

— Помню, а что такого?

— Да то, что он чуть богу душу не отдал, перепугал нас всех. А это произошло после того, как я в его комнате мыла и нашла этот оберуч, который сейчас на цепочке у него на шее висит. Я вспомнила, что он был оставлен бабушкой Клавой, как охранный. Я тоже сначала хотела оберуч в доме оставить. А потом, думаю, зачем в доме такая страшная вещь, мне ведь бабушка Клава говорила, откуда это. Пошла полоскать бельё на реку, да и выбросила его в воду. Только с речки иду, бежит навстречу мне Антонина Васильевна, Гришина учительница, у меня аж сердце сжалось от предчувствия беды. Говорит, Грише плохо стало, скорая помощь увезла его в город. Я сразу поняла, что случилось. Антонина очень удивилась, когда я бросила бельё прямо на дорогу, развернулась, и побежала обратно к реке. Она за мной, а я разделась и поплыла к тому месту, куда кинула гвоздь. Хорошо, что его ещё не сильно илом занесло от течения. А вода в реке холодная была, я так остыла, пока его нашла, потом две недели с температурой провалялась.

— А Григорий Иванович? — Спросила я.

— Вечером в нашу контору позвонили из больницы, говорят, завтра приезжайте, забирайте его домой. Говорят, пока доехали, у него всё прошло. Сказали, чтобы мы его всё равно планово обследовали, не понятно, что за приступ был. А потом я вспомнила, что тот оберуч остался в доме бабушки Клавы, где Митька живёт, и Гриша никак не мог бы его найти. Но всё равно, засомневалась. Пошла к Митьке, и нашла первый оберуч за трубой.

— Так откуда у него этот гвоздь, оберуч? — Спросила я — И почему он тогда не светится, кто его погасил?

— Сколько я его не спрашивала, он одно повторяет, не помню, не знаю, нашёл где-то. Я в тетрадке смотрю, а там ничего нет про то, как оберуч расколдовать. То есть, даже если бы Гриша прочитал мою тетрадку, там этого всё равно нет. А гвоздь этот, хоть и не светится, а в руки его невозможно взять, гудит он, больно от него всей руке до кости. И гудеть он начал после того, как я его из реки достала. То есть, он может быть не расколдован, а спрятан таким образом от постороннего взгляда, а река его рассекретила. Тут уж я совсем заметалась. Понимаю, что плохо это всё, а что делать не знаю. Я как ночью спать ложилась, мысленно к бабушке Клаве обращалась, чтобы меня научила. И ничего. А потом взяла и к Симилии обратилась. Несколько раз. Ложусь и начинаю с ней разговаривать, сначала повинюсь перед ней, что вначале столько бед натворила, а потом лежу и плачу, плачу, умоляю её, чтобы мне помогла.

— Она помогла тебе? — Нетерпеливо спросила Анфиса.

— Помогла. — Вера Петровна вздохнула — Такое сказала, что я до утра больше глаз не сомкнула. Слезами горькими подушку вымочила. Приснилась мне Симилия, словно она в дом зашла. А может и зашла, и не спала я вовсе. Красивая такая, с длинной рыжей косой. И словно светится вся. Лицо светится, руки. Встала вот здесь. — Вера Петровна показала на угол печки — Я к ней подошла и в ноги упала, а она мне: «Встать, я же не хозяйка твоя, мы все из одного купна. Мы хранительницы, и должны помогать друг другу. Сама знаешь, сколько ошибок ты совершила, сколько людей из-за этого погублено. Тебе твоя бабка зачем тетрадку оставила? Чтобы ты внимательно всё изучила, пока Анна ещё жива была. Да что уж теперь. Ты и сама всё это поняла. А что ты не поняла, сейчас тебе поясню. Ты знаешь, зачем проводится червленый обряд? Чтобы поддержать Губца, потому что он держит Вереду, которая днём и ночью жаждет крови. Только Вереда эту кровь коварством отбирает, губит жизни. А Губец принимает кровь от своего рода, который помнит и чтит его, и чтобы кровь рода не дала Губцу сгинуть в Вереде. И кровь эта добровольная, чистая. А ты даёшь свою кровь не с чистым сердцем, поэтому она проходит мимо Губца и попадает Вереде. Да ещё ты в это время носила под сердцем сына своего. Вот Вереда и запомнила его. А теперь видишь, как всё обернулось! Теперь тебе надо не только помочь Губцу, но и сыну своему. Перво-наперво, помоги Губцу. Искренне. А потом возьмёшь из сундука, что в доме Клавдии, мешочек с золой, он на самом дне. Положи в мешочек оберуч, да этот мешочек на шею себе повесь. И носи его, у своего сердца. А когда его снять можно будет, сама поймёшь, он жечь тебя перестанет. Вот тогда ты рано утром на дорогу выйди да и высыпь золу, а гвоздь подбери, да на шею сыну надень. Чтобы с ним Вереда не