что «социалистическая революция в России приведет не к диктатуре пролетариата, а к диктатуре партии, а потом к диктатуре личности. И Россия на многие годы погрузится во тьму, а потом мучительно, десятилетиями будет из нее выбираться» — для большевиков (да и для нас) был пустой звук.

Партия большевиков — собственно не партия вовсе в своем изначальном смысле. В Европе партии создавались как дискуссионные клубы мыслящих, ищущих людей. Это — изобретение Ленина, орудие для захвата власти, отряд (армия) людей, скрепленных жестокой идейной (и не только) дисциплиной. Вот почему он страстно боролся в 1903 г. за I параграф устава такой партии, схожей с законом бандитской группировки, из которой живым не выйдешь. Партия как организация «принципиально никогда не отказывалась и не может отказываться от террора». (Ленин, 1901 г.» С чего начать?). Для этого она имела в своем составе отряд боевиков. «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть», — пишет Ленин в 1908 г. и дает подробную инструкцию для террористов. А «освятил» террор родитель коммунистов К. Маркс, в свое время написав: «После прихода к власти нас станут считать чудовищами, на что нам, конечно, наплевать».

Это «изобретение» Ленина было «успешно» использовано Гитлером при создании такой же сплоченной и боевой партии НСДАП (национальной социалистической рабочей партии). Видите какая разносторонняя отрава, на все вкусы. Крестьяне почему-то обойдены. Наверное, потому, что они были свободными и самостоятельными уже много веков, имели собственность, в потрясениях не нуждались. Да и с церковью своей, прошедшей реформацию, связи не потеряли. Эта боевая партия и увела немецкий народ с цивилизованного пути, нанесла ему сокрушительные потери.

Опыт России и Германии весьма жесток, но поучителен: 1) нельзя отдавать власть одной партии, а таким боевым (изобретение Ленина) — не давать законом права гражданства; 2) задача религиозных организаций всех вероисповеданий неустанно прививать своим народам, особенно правителям милосердие как к ближнему, так и дальнему. Только это убережет народы, человечество от войн, революций и всемирных катаклизмов.

Сейчас написано много серьезных книг о Ленине и его партии с глубокой объективной оценкой пагубности их для нашей страны. Для каждого думающего человека вполне достаточно, чтоб сделать об этом свое заключение. Поэтому считаю неуместным что-то еще доказывать. Скажу только, что я был в долгом плену комсоветской идеологической обработки. Да, обидно сейчас говорить, но мне было очень трудно постичь сатанизм Ленина. Уж очень постаралась компропаганда при разоблачении культа Сталина представить его как исключение из правил, что он извратил ленинские принципы, что другие большевики — чистейшие, человечнейшие. Кстати, доказывать мне о Сталине и не надо было. Еще в школе я понимал его тиранство и с удивлением смотрел на плачущих на митинге в школе в с. Тужа.

Не будучи членом партии, многое из комучения подвергая сомнению, я в значительной степени оказался в плену этой пропаганды. В домашней библиотеке имел первое и последнее собрание сочинений Ленина. Верил и в сказки о Кирове.

Публикации в 80х годах «сверхсекретных» документов о делах Ленина и его «сотоварищей», встречи с думающими людьми на демократических митингах тех лет отрезвили меня окончательно и бесповоротно. Я взглянул на себя, на прошедшую жизнь, и сердце мое залилось стыдом и позором.

Этот «человечнейший» правитель, вещая о необходимости борьбы за светлое будущее человечества, посылал секретнейшие записки с требованием использовать заложников из крестьян, расстрелять как можно больше священников, пока крестьяне умирают от голода и им не до защиты священников. (Подробнее об этом расскажу в следующем разделе книги). Вот выдержки с этих записок: «…Где расчистка снега производится не вполне удовлетворительно…взять заложников с тем, что если расчистка снега не будет проведена, они будут расстреляны», «провести беспощадный массовый террор против кулаков [а фактически против тех крестьян, которые восставали против продотрядов, оставлявших их без хлеба.-Л.К.], попов и белогвардейцев, сомнительных запирать в концентрационный лагерь вне города», «назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты», «если появятся колебания среди социалистов, вчера примкнувших к вам, к диктатуре пролетариата, или среди мелкой буржуазии [т. е. крестьян.-Л.К.], подавляйте колебания беспощадно. Расстрел — вот законная участь труса», «Налягте изо всех сил, чтобы поймать и расстрелять астраханских спекулянтов и взяточников. С этой сволочью надо расправиться так, чтобы на годы запомнили», «Имеющие излишки хлеба и не вывозящие их на станции и в места сбора и ссыпки, объявляются врагами народа и подвергаются заключению в тюрьме на срок не ниже 10 лет и конфискации имущества».

И эта его параноидальная жестокость не в гражданскую войну появилась, а была в его генетической программе. Чернов В.М., лидер эсеров (партия социалистов — революционеров, одновременно с социал-демократами боролась с самодержавием) вспоминал, как в эмиграции (1911 г.) пошутил за кружкой пива:

— В.И., да приди к власти, вы на следующий день меньшевиков вешать станете!

А он ответил:

— Первого меньшевика мы повесим после последнего эсера! — прищурился и засмеялся.

Кто он? Вождь? Тиран? Думаю: антихрист — сатана по религиозным канонам, но не человек, этот изобретатель концлагерей, заложников из мирных жителей, термина «враг народа», массового террора, искусственного целенаправленного голода для усмирения своих соотечественников.

К моему теперешнему глубокому сожалению, должен признаться, что я долго не мог правильно оценить происшедшее с крестьянством, в частности, раскулачивание. В начале 80х годов в многочасовой дружеской беседе, как тогда повелось на кухне, со Старостиным Александром Степановичем (писателем, сыном моего руководителя по работе в институте сельхозавиации, тогда уже покойного Степана Григорьевича) мы к своему удивлению обнаружили, что наши предки были по разным сторонам баррикады в этой печальной «кампании». Его деда с детьми раскулачили, а мой отец был активистом в те годы в нашей деревне — председателем ТОЗа, а затем коммуны.

У Старостина А.С. было категоричное (и, конечно, правильное) осуждение раскулачивания как бесчеловечного деяния комсоветов, принесшего большую незаслуженную беду семье его деда, людям старательным, трудоспособным и высокого интеллекта (Степан Григорьевич и его брат, несмотря на всяческие препятствия и трудности как детям репрессированного отца получили образование в области авиации и стали докторами наук).

Я же тогда придерживался позиции, что беды раскулачивания в значительной мере были вызваны перегибами отдельных недобросовестных и неумных раскулачивателей. Так нам объясняли компартийные идеологи. Так внушал мне отец, бессеребреник, работящий крестьянин и не обделенный разумом.

Разговор со Старостиным А.С. заставил меня задуматься всерьез о судьбе крестьянства. Меня, хлебнувшего крепостного рая послевоенной советской деревни и видевшего воочию исчезновение сословия, являвшегося всегда становым хребтом России.